С фронта он прихватил наган и саблю. Наган он надёжно припрятал, а с саблей почти каждый день упражнялся в приёмах кавалерийской рубки во дворе своего дома. Он жил на улице Мотора. Саблей он владел мастерски, даже виртуозно. По-кавалерийски орудуя саблей, он показывал мужикам и ошеломленным бабам разные приёмы казакской рубки. Сабля в его руках «резала» воздух по всем направлениям, металлически взвизгивала, делала вокруг его головы замысловатые петли, восьмёрки, отражая от стали радужные веера. Он показывал классические приёмы верховой езды, лихо избоченясь в седле, с видимым удовольствием и наслаждением заложив руки назад, стоя на земле, он любил по-офицерски перекачиваться с пяток на носки и с носков на пятки. Вообще он являл собой смелого, ловкого, подвижного, виртуозного человека, способного на всякие выдумки и ухищрения. Говорил он скороговоркой, словно барабанил палкой по забору. Речь его была твёрдой, ясной, иронической. К этому времени ему было двадцать пять лет. Среднего роста, черноватые волнистые волосы обрамляли его чисто вырубленное худощавое лицо, бравые усы, нос прямой с легкой орлиной отвисью, лоб широкий, глаза черные, живые, с прищуром. Темперамент живой и находчивый. Его-то и пригласили власти и военное командование обучать солдат-новобранцев для подготовки их на фронт гражданской войны.

Обучал он их по всем правилам военной выправки: непонятливого и по-деревенски неуклюжего в движениях парня он обзывал непристойными словами, вроде «свиная требуха», «осел», а особо неподдающегося обучению он просто-напросто ударял по щекам. Ходил он по-солдатски бравой походкой, на ногах хромовые сапоги, одет в хромовую тужурку, офицерскую гимнастерку и офицерские полухромовые брюки-галифе.

Мужики-односельчане говаривали Николаю: «И в кого ты только уродился! Отец-то колёсного скрипу боялся, а ты вон какой!» – восхищались и завидовали они.

Рассуждение о власти

Мотовиловцы, как и прочие жители отдалённых сел России, сначала туманно представляли себе о случившемся перевороте в Петрограде и Москве. Они смутно расходились во мнениях, рассуждая между собой о том, какая же власть теперь будет править Россией. Слухи до деревенского обитателя доходили самые разносторонние и сбивчивые, порой противоречащие один другим. Газеты до рядового читателя не доходили, телефонной связи с селами не было, а о радио в то время и слыхом не слыхать было. Газеты хотя и выписывались, но они оседали в волостном управлении, задерживались в руках сельских грамотеев и лиц духовного звания, которые, заняв выжидательную тактику, умалчивали.

По весне, в последний день Пасхи, в Радоницу вечерком на завалине Федорова дома собрались приближенные жители для беседы, поговорить о предстоящем севе и попутно потолковать о новой власти. Мирно сидели, беседовали, переговаривались.

– А за что царя с престола-то сверзили? – ни к кому не обращаясь, осведомилась любопытная до всего Анна Крестьянинова.

– За растранжиривание золота! Вот за что! – сунулся с ответом обычно молчаливый Яков Забродин. – Он выпускал золотые деньги, которые были в свободном обращении в народе, а евреи и немцы их за границу справляли, а от этого наша казна хирела, – с чувством знатока пояснил тот же Яков.

– Поэтому он действительно немножко сглупил, – вступил в разговор Федор Крестьянинов, – А так-то житуха при нем была хоть куда, калачи со стола не сходили. «При царе-то Николашке ели пышки, халабашки. Наступил новый режим – все голодные лежим».

– Его буржуи с капиталистами с трона согнали. На его место временное правительство во главе с адвокатом Керенским поставили, а потом в революции, и его товарищи арестовали, – взялся разъяснить находившийся тут же Николай Смирнов.

– А кто эти «товарищи»-то? – пытливо спросил Василий Савельев.

– Большевики, да меньшевики, вот кто! – бойко отрезал Николай

–Только, между этих товарищей спор идет, каким способом народом управлять. Одни церкви позакрывать предлагают, другие за окошки и трубы в избах налог на народ навалить хотят, а кто из них чего предлагает, я и сам доконно не знаю. Как мыслят большевики, как мыслят меньшевики, а как эсеры.

– А разве есть еще какие-то «эсеры»? – спрашивая, удивился Иван Федотов.

– Да, есть и такая партия. Да вообще-то этих партий за раз появилось не меньше десятка, – авторитетно заявил Николай.

– Эх, ешли твою мать! – удивился Иван, – Это поэтому он всю нашу матушку Расею по кусочкам растащут, кто куда, – с чувством жалости добавил он.

– Время покажет. Поживём – увидим! – заключил Николай Федорович.

– А я слыхал, меньшевики вольную торговлю народу разрешить хотят? – полюбопытствовал Савельев.

– Нет, не меньшевики, а Ленин, а он – вождь большевиков, он стоит за торговлю.

– А кто же у меньшевиков-то главный? – допытывался Федор Крестьянинов.

– А у них главарь Троцкий, вот кто! – резонно ответил Николай.

– А бают, они меж собой товарищи. Вместе, слышь, революцию состряпали, – настойчиво дознавался Василий Ефимович.

– Революцию-то вместе совершили, да после-то во мнениях разошлись.

– Вон оно что-о! – удивленно протянул Иван.

– А с кем сейчас война-то идет? – задал вопрос Семион Семин, сидевший до этого молча и слушая, что люди говорят.

– В России зараз появились красные и белые. Сначала-то сообща с немцем воевали, а теперь меж себя разделились, полыщутся, аж клочья летят, а чего делют и сами не знают! – недоуменно высказал свое мнение Яков Забродин.

– Эх вы, темнота, деревенщина, не знаете, из-за чего гражданская война ведется! Видно, вы мало газетки почитываете, – урезонил беседующую толпу мужиков Николай Смирнов, выдавая себя за начитанного и понимающего в текущих событиях. Да оно так и есть, все же он долгое время пребывал на фронте, вращался среди офицерства и вообще среди людей, сведущих в политике, и в курсе всей обстановки. Сам же Николай пока ни к какой группировке себя не причислял и старался до времени держаться в стороне от политики. Он выжидал время, ждал, чья возьмёт, поэтому он так уклончиво и неопределённо объяснил беседующим односельчанам о причинах гражданской войны.

– Мы эти самые газетки совсем не видим, а не только не читали! – сожалеючи, пояснил Семион, – Хоть бы на курево где достать газетку.

– Их не доставать надо, а выписывать, – снова с разъяснением обратился к мужикам Николай. – Вот, к примеру, газета «Беднота» – самая доступная для нас, крестьян.

– У нас и так бедности-то хоть отбавляй! – шутливо отозвался Семион.

– Ну, тогда журнал «Лапоть»!

– Вот так предложил, из бедноты, да в лапти! – рассмеялся Семион. – У меня лапти-то свои вон с ног сваливаются, все расхудились. Завтра надо в лес за лыками съездить, да лапти себе сплести.

– А я этих разных газет перечитал уйму, – неторопливо начал продолжать беседу Яков. – Сторожу в ВИКе, делать нечего, а их там в углу навалена целая гора, только почитывать.

– Гоже тебе на казенный