– Только не попади в какую-нибудь переделку.

– Разве со мной это бывало? – весело сказал он.

– Нет, но раз я выдвигаюсь в сенат, то гонка будеткрутая. Мой конкурент – маньяк нравственности, и если кто-либо даже из моейотдаленной родни натворит что-то неприличное, меня смешают с дерьмом.

– Не забудь предупредить маму, – пошутил он, но Кэответила незамедлительно и с полной серьезностью:

– Уже предупредила.

– Ты шутишь?

Он расхохотался при одной мысли, что его элегантная,статная, модно одетая седовласая мать совершит нечто недостойное, способноеопрокинуть надежды Кэ на место в сенате или где-либо еще.

– Я не шучу, я серьезно. Нельзя же, чтоб у меня вближайшее время возникли сложности. Нельзя допустить ни глупости, ни скандала.

– Какой стыд!

– Это ты о чем?

– Не знаю… Подумываю вот, не завести ли роман с бывшейшлюхой, только что вышедшей из тюрьмы.

– Ах как смешно! Я на полном серьезе говорю.

– К сожалению, похоже, что так. В любом случае вручи-камне свод наставлений, когда я приеду в Нью-Йорк. А до той поры постараюсь вестисебя смирно.

– Постарайся и дай мне знать, когда соберешься сюда.

– Зачем? Чтоб устроить мне нечаянное свидание с Рэчел?Боюсь, госпожа депутат Вилард, что даже ради твоей карьеры я на это несоглашусь.

– Дурак ты.

– Допустим.

Но сам он больше уже так не считал. Отнюдь не считал.Закончив разговор с Кэ и поглядывая в окно, поймал себя на том, что думает не оРэчел, а о той женщине, сидевшей на ступенях. Смежив веки, он видел ее, виделбезупречно изваянный профиль, огромные глаза, нежные губы. Не приводилось емувстречать женщину столь красивую и столь влекущую. И сидел он у стола, закрывглаза, думая о ней, потом со вздохом покачал головой, открыл глаза и поднялся.Смешно мечтать об абсолютно незнакомой даме.

Осознав, насколько это глупо, Алекс усмехнулся и вычеркнулее из памяти. Что за резон влюбиться в прекрасную незнакомку. Однако,спустившись из кабинета приготовить себе ужин, он не мог не признаться, чтовспоминает ее снова и снова.

Солнце заливало комнату, искрилось на бежевом шелке кроватии обитых им же стульев. Комната была просторная, удобная, высокие стеклянныедвери смотрели на залив. Из будуара, примыкавшего к спальне, открывался вид намост «Золотые ворота». В каждой из комнат было по беломраморному камину, виселастрого отобранная французская живопись, бесценная китайская ваза помещалась в углу,вставленная в инкрустированный шкафчик стиля Людовика XV. Близ окон стоялизысканный стол того же стиля, способный преобразить в карликовую любуюкомнату, но только не эту. Она была красивая, громадная, чистая и прохладная.За будуаром находилось небольшое помещение, наполненное книгами на английском,испанском, французском.

Книги – главная отрада бытия для Рафаэллы, и стоит онаименно здесь, застыв на мгновение, чтобы кинуть взгляд на бухту. Девять часовутра. На ней идеального покроя черный костюм, пригнанный точно по фигуре,неназойливо, с особым вкусом подчеркивающий ее изящество и совершенство. Костюмей сшили в Париже, как по преимуществу и остальной гардероб, не считая того,что она покупала в Испании. В Сан-Франциско она не приобретала одежду. Почтиникогда не выходила, не выезжала. Была в Сан-Франциско невидимкой, тут редковспоминали ее имя, а ее саму вовсе не встречали. Для большинства ее обликтрудно было ассоциировать с миссис Джон Генри Филипс. Да еще такой облик!Попробуй представить себе безупречную красавицу-белоснежку с огромными глазами.Когда она выходила замуж за Джона Генри, какой-то репортер написал, чтовыглядит она сказочной принцессой, и пустился объяснять, из чего это следует.Но в это октябрьское утро на залив смотрела не сказочная принцесса, а оченьодинокая молодая женщина, замкнувшаяся в своем мире одиночества.

– Ваш завтрак подан, миссис Филипс.

Горничная в накрахмаленном одеянии стояла в дверях, еереплика прозвучала словно приказ, так подумалось Рафаэлле. Всегда на нее производилатакое впечатление прислуга Джона Генри. То же самое ощущалось и в доме отца вПариже, и в доме деда в Испании. Не могла она отделаться от чувства, чтокомандуют именно слуги – когда ей вставать, когда одеваться, когда обедать икогда ужинать. «Мадам, вам подано» – так объявлялся ужин в парижском отцовскомдоме. А если мадам не желает таковой «поданности»? Если хочет просто бутерброд,хочет съесть его, сидя на полу у огня? Или если ей хочется на завтрак получитьблюдце мороженого, а не гренки с омлетом? Сама эта идея заставила улыбнутьсяРафаэллу на обратном пути в спальню. Она убедилась, что все готово. Чемоданыаккуратно составлены в углу, все шоколадного цвета, из замши, мягкой, как дляперчаток; здесь же вместительная сумка, в которой Рафаэлла повезет подарки дляматери, тети, кузин, свою бижутерию, чтение на самолетный рейс.

Осматривая свой багаж, она не ощутила сладостипредвкушаемого путешествия. С некоторых пор такого предвкушения уже неполучалось. Ничего ей в жизни не осталось. Сплошная полоса автомагистрали,ведущей к чему-то невидимому и незнаемому, что тебя и занимать-то перестало.Она жила в убеждении, что всякий новый день будет неотличим от предыдущего.Ежедневно делаешь одно и то же седьмой год кряду, за исключением одного месяцав лето, проводимого в Испании, да немногих дней в Париже, в гостях у отца.Случалось еще ездить на встречу с родней из Испании, посещавшей Нью-Йорк.Кажется, давным-давно не была она там, с тех пор как оставила Европу, как сталаженой Джона Генри. Теперь все иначе, чем было поначалу.

А начиналось будто волшебная сказка. Или сделка. Понемногутого и другого. Бракосочетание парижско-миланско-мадридско-барселонского банкаМалля с калифорнийско-нью-йоркским банком Филипса. Обе империи включали в себяинвестиционные банки крупнейшего международного уровня. Первое гигантскоесовместное начинание отца Рафаэллы с Джоном Генри принесло им в содружествепопадание на обложку «Тайм» и сблизило обоих той весной. Их замыслыосуществлялись успешно, как и ухаживания Джона Генри за единственной дочерьюАнтуана.

Рафаэлла прежде не встречала кого-либо похожего на ДжонаГенри. Высок, ладен, привлекателен, солиден, притом благороден, добродушен,негромок, а в глазах непременно искрятся смешинки. Проглядывала в них ихитринка, со временем Рафаэлле открылось, до чего ж он любит дразнить иразыгрывать. В нем были недюжинная фантазия и творческий дух, сильный ум,истинное красноречие, высший класс. Все, чего только могла бы пожелать она илилюбая девушка на ее месте.

Единственное, чего Джону Генри Филипсу недоставало, так этомолодости. Да и поначалу об этом не думалось, стоило лишь глянуть на умное,ухоженное лицо или обратить внимание на силу рук, когда он играет в теннис илизанимается плаванием. Его стройному красивому телу могли позавидовать те, ктобыл вдвое моложе.