– А ты что-нибудь слышала за это время?

– Нет, ничего. Только как открылась дверь, когда все уже было закончено. Я резко выпрямилась, отодвинула чашку в сторону, но тела своего не чувствовала, оно словно одеревенело, и я не могла заставить себя встать. Да и вообще не знала, что мне теперь позволено, а что нет. Я услышала ее шаги, которые уже без труда узнавала, и больше ничего. Шаги остановились где-то на полпути, но мне все еще не было ее видно. И тогда она позвала: “Пойдем, Давид, я отведу тебя к маме”. А я ухватилась обеими руками за край стула, потому что не хотела видеть его, Аманда. Мне хотелось убежать. Отчаянно хотелось убежать. Я даже стала быстро прикидывать, успею ли добраться до входной двери, прежде чем они дойдут до кухни. Но на самом деле не могла и шевельнуться. И тут я услышала его шаги, очень легкие шаги по деревянному полу. Мелкие и неуверенные, совсем не похожие на шаги моего Давида. Четыре-пять шажков – и он останавливался, и тогда ее шаги тоже затихали словно в ожидании. Они уже почти дошли до кухни. Его маленькая ручка, испачканная то ли грязью, успевшей высохнуть, то ли пылью, тыкалась в стену в поисках опоры. Мы посмотрели друг на друга, но я сразу отвела глаза. Женщина подтолкнула его ко мне, и он сделал еще несколько шагов, очень неуклюжих, а потом быстро ухватился за стол. Кажется, все это время я не дышала. А когда снова смогла вдохнуть и когда он сделал шаг в мою сторону, теперь самостоятельно, я отпрянула. Он был очень красный и весь в поту. Ножки у него были мокрые, хотя следы, которые он оставлял, уже начали высыхать.

– И ты не схватила его и не обняла, Карла? Не прижала к себе?

– Нет. Я сидела и смотрела на грязные руки Давида. Он крепко держался за край стола, как будто шел по вязкому болоту, и я могла разглядеть его запястья. На запястьях, а также чуть повыше, остались полоски, похожие на браслеты, сделанные, кажется, из тех самых ниток сизаля. “Наверное, это жестоко, – сказала женщина, тоже подходя ко мне и внимательно следя за моей реакцией, как и за следующим шагом Давида, – но надо удостовериться, что уходит одна только душа”. Она погладила его запястья и, словно извиняясь, добавила: “Но тело-то должно остаться”. Она зевнула, и я отметила про себя, что, с тех пор как вернулась на кухню, она не перестает зевать. По ее словам, зевота – эффект переселения, и точно так же будет зевать Давид, как только окончательно проснется, – надо, чтобы все вышло наружу, надо зевать и при этом разевать рот пошире, “чтобы освободить выход”.

– А что Давид? – спросила я.

– Женщина отодвинула стул, который стоял рядом с моим, и жестом велела Давиду сесть.

– А ты? Неужели так и не прикоснулась к бедному ребенку?

– Потом женщина опять начала наливать чай, а сама все время незаметно на нас поглядывала, следила за тем, как мы встретимся. Давид с трудом вскарабкался на стул, а я не могла заставить себя подсадить его. Теперь он сидел и рассматривал свои руки. “Скоро непременно начнет зевать”, – повторила женщина, сама зевая во весь рот и прикрывая его рукой. Она тоже села за стол, взяла свой чай, но по-прежнему очень внимательно следила за Давидом. Я спросила, удачно ли все прошло. “Лучше, чем я ожидала”, – ответила она. При переселении ушла и половина яда, яд разделен пополам между двумя телами и уже не так опасен.

– И что это значило?

– Давид, скорее всего, выживет. Как тело Давида, так и Давид в своем новом теле.

Я смотрю на Карлу, и Карла тоже смотрит на меня. У нее сейчас ужасно фальшивая улыбка, прям как у клоуна, но на миг ее улыбка меня обманывает: я готова поверить, будто только что рассказанная история была всего лишь очень длинной и очень неудачной шуткой. Но она добавляет:

– Так что это и есть мой новый Давид. Это чудовище и есть мой Давид.

– Карла, не сердись, но мне надо пойти взглянуть, чем там занимается Нина.

Она кивает и снова смотрит на свои руки, лежащие на руле. Я поворачиваюсь к дверце, собираясь выйти из машины, однако Карла, судя по всему, и не думает последовать моему примеру. Несколько секунд я сижу в нерешительности, но ничего не происходит, и тогда меня охватывает настоящая тревога за Нину. Как измерить дистанцию спасения, если я не знаю, где сейчас находится моя дочь? Я выхожу из машины и спешу к дому. Дует легкий ветерок, чувствую, как он пробегает по спине и по влажным после долгого сидения в машине ногам. И тут же через окно вижу Нину, вижу, как она толкает сзади кресло, двигая его из гостиной в кухню. Все в порядке, думаю я, но назад не иду. Все в порядке. Поднимаюсь по трем ступенькам на галерею, открываю дверь, затянутую москитной сеткой, вхожу в дом и закрываю дверь за собой. Закрываю на задвижку, потому что делаю так всегда, и это получается у меня уже машинально. Потом, уткнувшись лбом в москитную сетку, долго смотрю на машину, на рыжий пучок, который слегка возвышается над спинкой кресла. Я боюсь пропустить любое движение Карлы.

Она назвала тебя чудовищем, и теперь я думаю еще и об этом. Наверное, очень грустно быть таким, каким ты стал теперь, что бы это ни значило, и грустно, что твоя мама называет тебя чудовищем.

Ты ошибаешься, и это портит всю историю. Я самый нормальный мальчик.

Нет, Давид, ничего нормального тут и в помине нет. Вокруг сплошной мрак, а ты шепчешь мне что-то на ухо. Я даже не знаю, на самом деле это все происходит или нет.

Это происходит, Аманда, происходит на самом деле. Я стою на коленях рядом с твоей кроватью, мы находимся в палате пункта скорой помощи. У нас мало времени, и пока время не вышло совсем, надо отыскать точное место.

А Нина? Если все это происходит на самом деле, где Нина? Господи, где же Нина?

Это не важно.

Только одно это и важно.

Не важно.

Хватит, Давид, я не хочу продолжать.

Если мы не двинемся дальше, мне незачем будет сидеть рядом с тобой. Я уйду, и ты останешься одна.

Нет, пожалуйста, не уходи.

Ладно, так что же происходит в саду теперь? Ты стоишь в доме за дверью, прижавшись лбом к москитной сетке.

Да.

Ну а что дальше?

Рыжий пучок Карлы едва заметно двигается над спинкой кресла, как будто она озирается по сторонам.

Что еще? Что еще происходит в тот же самый миг?

Я перемещаю вес своего тела с одной ноги на другую.

Почему?

Потому что так мне легче стоять, потому что в последнее время я чувствую, что с большим трудом держусь на ногах. Как-то я даже пожаловалась мужу, а он ответил, что, по всей видимости, у меня легкая депрессия, но это было еще до рождения Нины. Сейчас я чувствую то же самое, правда, теперь это совсем не так важно. Просто я немного устала, говорю я себе, и порой меня пугает мысль, что из-за этого мне будет чуть труднее справляться с повседневными проблемами, чем остальным людям.

А что происходит потом?