Речь идет о чем-то, что находится в теле. Но это вещь почти неприметная и неуловимая, тут требуется большое внимание.

И поэтому так важны детали.

Да, именно поэтому.

Но как же я все-таки могла позволить им так быстро проникнуть к нам? Ведь я оставила Нину одну всего на несколько минут, к тому же она спала. Неужели это уже само по себе навлекло на нас такую опасность и граничит с безумием?

Это вовсе не то место. Давай не будем терять времени даром.

А куда нам спешить, Давид? Что, мой срок и вправду истекает?

Да, истекает.

Нина все еще стоит на кухне, смотрит на меня растерянно и старается своими силами одолеть страх. Я пододвигаю к ней табуретку, чтобы она села, и начинаю готовить полдник. Я сильно нервничаю, но так как руки у меня заняты делом, вроде бы можно обойтись без объяснений, а вместо этого немного подумать.

– А Давид тоже будет полдничать? – спрашивает Нина.

Я ставлю воду на огонь и бросаю взгляд наверх. Мне вспоминаются твои глаза, и сразу возникает естественный вопрос: неужели ты до сих пор все так же стоишь посреди комнаты?

Почему ты об этом подумала? Вот это действительно важно.

Не знаю, сейчас, когда ты спросил, я понимаю, что напугал меня вовсе не ты.

Что же тогда?

А ты сам-то знаешь что, Давид?

Да, это связано с червями, мы с каждым разом все ближе подходим к точному месту.

Глянув в окно, я застываю на своей табуретке.

Что с тобой? Что там происходит?

Я вижу тебя снаружи, в саду, и не могу понять, когда ты успел спуститься. Все это время я держала лестницу в поле зрения. Теперь ты подходишь к шлепанцам, которые оставила у бассейна Карла, берешь их и швыряешь в воду. Потом оглядываешься по сторонам и замечаешь полотенце и косынку Карлы, их ты отправляешь туда же. Рядом стоят мои босоножки и лежат мои очки, ты, разумеется, их видишь, но они тебя, судя по всему, не интересуют. Сейчас, когда ты оказался на солнце, я различаю пятна на твоей коже, которых раньше не заметила. Они довольно светлые, одно покрывает правую сторону лба и тянется вниз, захватывая почти весь рот, другие – на руках и ногах. А вообще ты похож на Карлу, и я думаю, что, если бы не пятна, ты был бы по-настоящему красивым мальчиком.

Что еще?

Я успокаиваюсь. Потому что ты уходишь, и как только ты окончательно пропадаешь из виду, я успокаиваюсь. Потом открываю окна и на минутку присаживаюсь в кресло в гостиной. Это удобное со стратегической точки зрения место, потому что оттуда хорошо видны ворота, сад и бассейн, и в то же время можно по-прежнему следить за тем, что делается на кухне. Нина сидит на той же табуретке и доедает маленькие печенья, кажется, она понимает, что сейчас не самый подходящий момент, чтобы носиться вокруг дома, давая выход своей энергии.

А что еще?

Я принимаю решение. Вдруг понимаю, что не хочу больше здесь оставаться. Дистанция спасения, нить, которая связывает нас с Ниной, так натянулась, что вряд ли мне удастся в ближайшее время отойти от дочки хотя бы на несколько метров. Дом, окрестности, весь поселок отныне кажутся мне небезопасным местом, так чего ради мы должны рисковать? Больше всего я хотела бы прямо сейчас и побыстрее собрать вещи, чтобы мы были готовы к отъезду.

Что тебя беспокоит?

Не хочу оставаться в этом доме еще на одну ночь, но выехать сейчас – значит много часов вести машину в темноте. Я пытаюсь успокоить себя: да, меня сильно напугали, надо как следует отдохнуть, а завтра уже в более нормальном состоянии взвесить все за и против. Но ночь проходит для меня ужасно.

Почему?

Потому что я плохо сплю. Часто просыпаюсь. Иногда мне кажется, что комната слишком большая. Когда я просыпаюсь окончательно, на улице еще темно. Идет дождь, но не это вызывает у меня тревогу. Едва открыв глаза, я вижу сиреневые отблески от ночника, который стоит рядом с постелью в спальне Нины. Зову ее, но она не отзывается. Вскакиваю с кровати, накидываю халат. Нины в ее комнате нет, нет ее и в уборной. Спускаюсь по лестнице, крепко держась за перила, так как еще не до конца проснулась. На кухне горит свет. Нина сидит за столом, ее босые ножки свисают со стула. Интересно, не так ли ведут себя маленькие лунатики и не так ли ведешь себя ты, Давид, когда, по словам Карлы, она находит твою постель пустой и нигде в доме тебя нет. Но это, разумеется, сейчас совершенно не важно, да?

Да.

Я делаю еще несколько шагов в сторону кухни и вдруг вижу, что напротив Нины за столом сидит мой муж. Но ведь этого просто не может быть, я обязательно услышала бы, как он вошел. К тому же он вовсе не собирался приезжать сюда до конца недели. Я застываю в дверном проеме, прислонившись к косяку. Что-то происходит, что-то происходит, говорю я себе, но никак не могу до конца проснуться. Муж положил руки на стол и сцепил пальцы замком, потом наклонился к Нине и смотрит на нее, нахмурившись. Потом переводит взгляд на меня:

– Нина хочет кое-что тебе сказать.

Но Нина глядит на отца и, копируя его, точно так же кладет руки на стол. И при этом молчит.

– Нина, – говорит мой муж.

– Я не Нина, – говорит Нина.

Она откидывается на спинку стула и закидывает одну ногу на другую, как никогда прежде не делала.

– Ну а теперь скажи-ка маме, почему ты не Нина, – просит ее отец.

– Это что-то вроде такого опыта, сеньора Аманда, – объясняет она и подталкивает в мою сторону консервную банку.

Муж берет банку в руки и начинает поворачивать так, чтобы я увидела этикетку. Это банка горошка той марки, которую я никогда не покупаю и которую никогда не стала бы покупать. Горошек там гораздо крупнее, чем тот, к которому мы привыкли, а еще он гораздо жестче, грубее и поэтому, соответственно, дешевле. Он из тех продуктов, что я никогда не выбрала бы для своей семьи, а значит, Нина не могла достать банку из шкафа, где хранятся наши припасы. Меня пугает присутствие этой банки в столь ранний час на нашем столе. Это ведь важно, да?

Это очень и очень важно.

Я подхожу к столу.

– Откуда взялась эта банка, Нина? – Мой голос звучит строже, чем мне хотелось бы.

– Я не знаю, к кому вы обращаетесь, сеньора Аманда.

Я смотрю на мужа.

– А с кем мы, интересно знать, разговариваем? – спрашивает он дочку, подхватывая игру.

Нина открывает рот, но оттуда не вылетает ни звука. Она так и сидит несколько секунд с открытым ртом, с очень широко открытым ртом, как будто кричит или, наоборот, как будто ей вдруг потребовалось побольше воздуха, но она не может его вдохнуть. Выглядит это ужасно, и никогда прежде она ничего подобного не вытворяла. Мой муж наклоняется к ней над столом – еще ближе. Мне кажется, он просто не верит собственным глазам. Когда Нина наконец закрывает рот, он снова резко выпрямляется, как если бы все это время кто-то изо всех сил тянул его вперед за невидимые лацканы пиджака, а теперь отпустил.