– Я не знаю.

Мой муж бьет кулаком по столу, правда, не очень сильно, и тем не менее сахарница подпрыгивает, крышка с нее слетает и падает чуть поодаль. Теперь твой отец все-таки поднимает на него глаза, но говорит все так же равнодушно:

– Вы сами понимаете, что мне нечего вам сказать.

Твой отец подносит трубочку для мате ко рту.

Это единственный предмет на кухне, сверкающий чистотой. Мой муж собирается добавить что-то еще. Но тут слышится шум в коридоре. Но что там происходит, мой муж со своего места увидеть не может. Хозяина шум не удивляет, судя по всему, он к таким вещам давно привык. Это ты, Давид, хотя в тебе есть что-то новое, чего я не могла бы описать, но это все-таки ты. Ты заглядываешь в кухню и стоишь, уставившись на сидящих там мужчин. Мой муж рассматривает тебя, и его кулаки сами собой разжимаются, он пытается определить твой возраст. И еще он внимательно изучает твой странный взгляд, который временами кажется взглядом идиота, изучает пятна у тебя на коже.

– А вот и он, – говорит твой отец, он опять заваривает мате и опять забывает предложить гостю. – Как видите, мне тоже хотелось бы знать, кому я мог бы задать кое-какие вопросы.

Ты спокойно ждешь, не сводя глаз с моего мужа.

– Теперь ему взбрело в голову все подряд завязывать узлами.

Твой отец машет рукой в сторону гостиной, где многие вещи либо подвешены на сизалевых нитях, либо связаны между собой. Мой муж словно зачарованный созерцает эту картину, хотя и сам не смог бы объяснить, что его так поразило. Нельзя сказать, чтобы вещей в комнате было непомерно много, скорее кажется, что ты на свой манер старался хоть отчасти навести порядок в вашем ужасно запущенном доме, приукрасить то, что в нем имеется. Мой муж снова смотрит на тебя, пытаясь понять, но ты выбегаешь на улицу, и они опять молча сидят вдвоем и прислушиваются к твоим шагам, которые быстро удаляются от дома.

– Пойдемте, – говорит твой отец.

Вы встаете почти одновременно. Мой муж идет за ним на улицу. Тот спускается по лестнице, оглядываясь по сторонам, как будто ищет тебя. Теперь мой муж видит, что твой отец – высокий и сильный мужчина, видит его большие руки, висящие вдоль тела и повернутые так, что можно рассмотреть ладони. Твой отец останавливается на порядочном расстоянии от дома. Мой муж догоняет его. Теперь они стоят рядом посреди поля, рядом и одновременно каждый по себе. Перед ними растет соя, она кажется зеленой и блестящей под темными тучами. Но земля, по которой они шли от дороги до речки, она сухая и твердая.

– Знаете, – говорит твой отец, – раньше я занимался лошадьми. – Он мотает головой – наверное, в ответ на какие-то свои мысли. – А теперь вы слышите моих лошадей?

– Нет.

– А слышите хоть что-нибудь еще?

Твой отец оглядывается по сторонам, словно умеет расслышать в тишине то, что недоступно моему мужу. Воздух пахнет дождем, и от земли поднимается легкий влажный ветер.

– Лучше вам уехать, – говорит твой отец.

Мой муж согласно кивает, словно благодарит его за совет – или за позволение.

– Если начнется дождь, увязнете в грязи.

Они вместе идут к машине, но теперь на заметном расстоянии друг от друга. И тут мой муж видит тебя. Ты сидишь на заднем сиденье. Твоя голова едва возвышается над спинкой кресла. Мой муж подходит и заглядывает в окошко с водительской стороны, он настроен решительно и хочет поскорее выдворить тебя из машины, потому что желает уехать немедленно. Ты сидишь очень прямо и смотришь ему в глаза с немой мольбой. А я вижу тебя сквозь моего мужа, вижу в твоих глазах те, другие, глаза. Застегнутый ремень безопасности, по-турецки скрещенные на сиденье ноги. Одна рука протянута в сторону Нининого крота, грязные пальцы лежат на лапах плюшевого зверя, словно хотят удержать его.

– Пусть он выйдет, – говорит мой муж. – Пусть он сейчас же выйдет.

– Можно подумать, что он собрался куда-то ехать, – говорит твой отец, открывая заднюю дверцу.

Твои глаза в отчаянии ищут глаза моего мужа. Но твой отец расстегивает ремень безопасности и тянет тебя за руку. Мой муж, кипя от бешенства, садится в машину, а тем временем две фигуры удаляются, возвращаясь домой, словно совсем чужие друг другу люди, – сначала входит один, потом второй, и дверь запирается изнутри. Только тогда мой муж включает зажигание, спускается по склону холма и выезжает на щебневую дорогу. Он жалеет, что зря потерял столько времени. Он не видит ни посевов сои, ни речушек, исчертивших сухие земли, ни километров голой земли, где нет ни скота, ни ферм, ни фабрик. Он направляется в город и не замечает, что обратно едет все медленнее и медленнее. Что вокруг слишком много машин, машин и опять машин, которые спешат занять каждую асфальтовую артерию. Что движение застопорилось и уже несколько часов как все стоит в тучах выхлопных газов. Он не видит самого важного: окончательно оборванной нити, похожей на бикфордов шнур, который уже подожгли, не видит неподвижного и грозного бича, который вот-вот обрушится на людей.