Судя по его лицу, он тоже не понял ни словечка. Я поднялся и завинтил крышку.

Он сидел неподвижный, как камень. Никогда не видел, чтобы кто-то выглядел таким испуганным, как этот китайский мальчишка. Я протянул ему руку.

– Пойдём. Нечего тебе здесь сидеть.

Он как будто застыл. Наверное, когда идти некуда, проще оставаться на месте, как бы плохо тебе там ни было.

– Ну, пойдём. Всё будет хорошо. Вот увидишь.

По его взгляду я понял, что он принял решение. Свёл брови всего на секунду, как будто готовясь спрыгнуть с дилижанса прямо на ходу, и схватил меня за руку. Я помог ему встать и, пока он отряхивал штаны от пыли, выудил из сумки ещё одно печенье.

Я отдал ему печенье, и он то ли кивнул, то ли слегка поклонился. Наверное, хотел так сказать «спасибо».

– Да не за что, – сказал я, снова протягивая ему руку. – Меня звать Джозеф Джонсон.

Он растерянно моргнул и отшатнулся, словно думал, что я его сейчас ударю.

– Джозеф, – уже громче повторил я и постучал себя по груди.

Молчание.

– Джозеф! – выкрикнул я, тыча в себя пальцем. – Джозеф!

И показал на него, чтобы он назвал своё имя.

Он снова заморгал и нахмурился.

– Слушай, идти нам с тобой далеко, надо хотя бы разобраться, как друг друга звать. – Я взял его за руку. Он вздрогнул, но руку не отдёрнул. Тогда я прижал её к своей груди. – Джозеф. Понимаешь? Джозеф. – Потом я приложил свою ладонь к его груди. И почувствовал, как быстро бьётся его сердце под тонкой чёрной рубашкой, прямо как у испуганного кролика. Я вопросительно поднял брови. – А ты? Ну? Ты?

Он молча смотрел на меня. Сердце у него бешено стучало, а лицо ничего не выражало.

Я со вздохом опустил руку.

– Ладно. Идём.

В животе у меня всё бурлило от волнения. Путь и так предстоял нелёгкий, а теперь надо было заботиться не только о себе, но и о маленьком китайце, который ни слова не знал по-английски. Зато я не сомневался, что поступил так, как хотели бы мама с папой.

Я повернулся к дороге и двинулся на юг. Мальчишка шагал за мной, намеренно держась чуть позади.

Мы шли искать дьявола, забравшего мою лошадь.

Мы долго шагали в полном молчании. Из Уэнатчи вела каменистая дорога, петляющая среди зарослей шалфея, фруктовых деревьев и громадных валунов размером с дом. Слева от нас сверкали синие воды Колумбии, а справа тянулись холмы, поросшие соснами. Время от времени встречались одинокие хижины и постройки. Нас обогнали два всадника, один раз пришлось уступить дорогу повозке, в остальном же зелёные просторы принадлежали только нам. Для октября погода была тёплая, и я то и дело вытирал пот со лба.

Мой спутник упорно держался в пяти-шести шагах позади меня. Я пробовал останавливаться, чтобы он меня догнал, но тогда мальчишка тоже замирал на месте и с подозрением косился на меня, выжидая, когда я снова пойду вперёд.

Вдруг дорога резко повернула вправо, к волнистой гряде холмов. Она вела через перевал Колокум к городку Элленсбергу по другую сторону гряды. Холмы были высокие, и забираться на них предстояло долго, но нам ничего не оставалось, кроме как стиснуть зубы и начать карабкаться.

Дорога через перевал показалась мне более крутой, чем прошлой весной, когда мы спускались по ней с папой. Не знаю, как мой молчаливый приятель к этому относился, но нам часто приходилось подсаживать друг друга и хватать за руку, если кто-то поскальзывался. Похоже, он всё меньше боялся моих прикосновений.

Трудно сказать, сколько часов мы карабкались по тропе, но солнце уже садилось, а перед нами вырастали всё новые и новые холмы. Зато теперь, когда я оглядывался, река выглядела далёкой и узкой, а значит, забрались мы высоко.

Стало холодать, и небо стремительно темнело. Я решил, что пора сделать привал. На одной из ближайших вершин я заметил небольшую площадку, откуда открывался вид на всю долину и где можно было укрыться под выступом скалы. На земле виднелся круг из камней со следами копоти. Похоже, мы были не первые, кто нашёл здесь приют.

Я привёл туда своего безымянного спутника и бросил сумку на утоптанную землю.

– Ну, вот он – дом, милый дом! – сказал я. По лицу маленького китайца невозможно было что-либо прочесть, и он всё ещё тяжело дышал после очередного подъёма. – Давай соберём хворост.

Я зашёл в подлесок поискать веток для костра среди низких сосен. По коже уже бегали мурашки от холода, и мне не терпелось развести огонь. Когда я вернулся в лагерь, покачиваясь под весом набранного хвороста, мальчишки там не оказалось. Я положил ветки на землю и огляделся. Тут и он появился – возник как-то неожиданно в тусклом вечернем свете и бросил свою охапку на мою. Раздался тихий стук.

– Хорошо, – выдохнул я и кивнул. – Ещё.

К тому времени, как мы набрали достаточно хвороста на ночь, в небе зажглись звёзды и само оно стало того тёмно-фиолетового оттенка, который потом очень скоро сменяется чёрным. Мы вместе подтащили к кострищу длинное бревно с плоским боком, чтобы было на чём сидеть. Я достал спички, которые купил у мистера Миллера, и стал разводить костёр.

Вскоре внутри круга из камней заплясал жёлтый огонь, радуя нас долгожданным теплом. Древесина весело потрескивала. Я опустился на бревно, а китаец сел с другого края, так далеко от меня, как только мог. В нашем убежище было уютно, и скала защищала нас от порывов ветра, налетающего внезапно и продувающего холмы насквозь. Каменная стена за нами возвращала тепло, так что нас грело с обеих сторон. Какое-то время мы молча жевали яблоки и полоски вяленого мяса.

Не знаю, почему я вдруг заговорил. Может, когда сидишь у костра, тянет на разговоры.

– Я хочу вернуть свою лошадь, – объяснил я, глядя на извивающиеся языки пламени. Мальчишка вскинул голову и покосился на меня. – Её звать Сара. Молодая кобылка, всего девять лет. Рыже-пегая, с меткой на ухе. Самая красивая из всех, что я видел. А ещё быстрая, как ветер. Наполовину индейская, так что с характером, но для меня в ней всё прекрасно. Сама поворачивает куда надо, указывать не приходится. Мама говорила, что у нас с Сарой как будто одно сердце на двоих.

Костёр потрескивал и шипел. Где-то во мраке ухнула сова. Мой молчаливый приятель надкусил яблоко. Когда я жил с мистером Гриссомом, поговорить мне было особо не с кем, и теперь накопившиеся слова лились из меня потоком:

– Па мне её подарил на четвёртый день рождения, годовалую, чтобы мы росли вместе. Сразу посадил меня ей на спину. Ездил я без седла уже к пяти годам, а в девять мы с ней перепрыгивали через изгороди. – Я взглянул на маленького китайца. – У тебя-то, наверное, лошади никогда не было?

Он нервно сглотнул, не отводя глаз от костра.

Я поднялся и бросил в костёр ещё одну толстую ветку. Постоял какое-то время у кучи с хворостом, глядя на небо. Звёзды сверкали тут и там, и каждую секунду загорались новые.