широкие ровные улицы и каналы, мосты и фонари, на брусчатку, многочисленные магазины, ресторации и трактиры, я решил, что мне здесь нравится. Не как в Москве, не хуже и не лучше, а немного по-другому. Жаль только простых людей. Центральные улицы солидные, спору нет. А отойдешь немного, и открывается совсем другая картина: грязные стены и окна, чумазые детишки, нищета, нужда. Но я не считал, что в России хуже, чем у остальных, что страна отстала или заблудилась. Сейчас такое время, что во всем мире ситуация примерно одинаковая. Петербург может и не входит в десятку самых благопристойных и чистых городов Земли, то уж точно опережает большую часть остальных поселений и населенных пунктов. Вернее, соответствует им в общих чертах.

Через час я поднялся на третий этаж и дернул за шнурок, отчего где-то внутри зазвенел колокольчик. Вещи заносил извозчик. На него можно было положиться. Здесь так открыто не воровали, тем более, у него на груди имелась бляха с номером, по которому отыскать человека не составляет проблемы.

— Кого вам? — открыв дверь, спросила молоденькая гувернантка с подкрученными кудряшками и чистеньким передником.

— Хмелёвых.

— Заходите, я передам, — меня впустили внутрь и оставили ждать в просторной прихожей, в которую выходило несколько дверей. На вешалке висела верхняя одежда, а в специальной стойке стояли зонтики. Хмелёвы жили с размахов, в квартире насчитывалось восемь комнат.

— Ой, боже мой, это же Мишенька! — всплеснула руками Анна Сергеевна, едва меня заметив. Даже дома женщина носила красивое строгое платье и туфли. Выглядела она, как дама знатная дама с картины английского художника. Меня сразу же заключили в объятья и даже поцеловали. — Как добрался? Как себя чувствуешь? Не болен? Да что же ты молчишь, как немой? — на меня обрушился град вопросов, во время которых я просто физически не успевал ничего вставить. — Леночка, Паша, Илья, Игорь, идите скорее сюда! У нас гости.

В квартире поднялся переполох. Из комнаты выскочили многочисленные дети Хмелёвых, а чуть погодя из кабинета неспешно «выплыл» глава семьи Алексей Константинович, облаченный в стеганый халат поверх брюк и рубахи. В правлении железной дорогой он занимал внушительный пост и выглядел соответствующе — солидно и уверенно.

Дворник занес с черного хода чемоданы и через час мы уже сидели в гостиной за большим круглым столом. Я вручил домашние подарки, на что меня пожурили, что совсем не обязательно оказывать подобные знаки внимания. Из писем мамы Хмелёвы уже знали, с какой целью я приехал в Петербург, но все равно засыпали меня многочисленными вопросами — о семье, о Москве и всем прочем. В комнате меня поселили с Пашей, и тот до полуночи закидывал меня вопросами о конных войсках, драгунах и уланах, как будто я уже стал офицером и все знал. Утром следующего дня я отправился в Училище представляться и предъявлять документы.

— Итак, господа юнкера, уверен, вы будете учиться усердно и прилежно, с оглядкой на славные традиции и тех доблестных сыновлюбимого нами отечества, что в свое время с успехом окончили училище, — речь командира Николаевского кавалерийского училища затянулась минут на десять, но слушали его внимательно. Звали его Яков Фёдорович Сиверс, и командование он принял буквально несколько недель назад.

Нас, только что принятых юнкеров, насчитывалось 216 человек. Из них 119 составляло казачье отделение, а 96 — мы, эскадрон юнкеров регулярной кавалерии. Наши спальни располагались на втором этаже, а у казаков — на третьем. И в столовой мы сидели по двум сторонам широкого прохода. Несмотря на достаточно тесное общение, я уже знал, что между двумя отделениями особой дружбы не наблюдалось. Каждое считало себя лучше другого.

Базовые требования и основы быта нам сразу же объявили ребята со второго курса. Их называли корнетами, так как обучение в училище занимало два года, и они уже готовились к выпуску. Сейчас два их отделения, так же казачье и регулярное, стояли на другой стороне внушительного плаца.

Выправка у ребят была что надо, по строю можно линейку проверять. Все подтянутые, худощавые, бравые. Они казались воплощенным будущим кавалерийских войск.

Таких новичков, как я, окончивших гражданскую гимназию, а не военную школу, насчитывалось немного. Больше было тех, кто пришел сюда из кадетских школ. На школьном жаргоне нас называли «курсантами с железнодорожного вокзала», и относились слегка свысока, давая шанс проявить себя и доказать, что мы ничем не хуже остальных.

После Сиверса слово взял император Александр II. Как я с огромным удивлением узнал, он не то чтобы на праздниках что-то говорил, но мог и взять и просто так, с улицы, заглянуть в казармы, пройтись по классам и проверить готовящийся на кухне обед. Ну, а всякие министры и генералы вообще посещали училище чуть ли не еженедельно.

Император одевался просто, но вид имел такой внушительный, что сразу всем становилось ясно — вот он, помазанник Божий, который отчитывается только перед Небесами. За его спиной неподвижно замерла многочисленная свита, сановники, офицера и специально приглашенный для торжественного молебна батюшка. Родители, родственники и друзья свежеиспеченных юнкеров стояли отдельной группой. На чистеньких и изящных дам, с зонтиками и в перчатках, было любо-дорого смотреть.

— Россия нуждается в вас и служба ваша есть надежная гарантия счастья нашей России и всех ее жителей, — император так же говорил недолго и закончил всеми понятными словами о патриотизме, долге и чести. Это было и так ясно. За этим большинство сюда и поступило. Слова Александра II звучали в таком молчании, что слышалось, как летают мухи.

Прошел торжественный молебен, после которого состоялся официальный обед. Император и генералы поднимали тосты. Атмосфера была торжественной и немного неловкой. Только под вечер полковник Гнедович, командующий нашим эскадроном, позволил юнкерам разойтись по комнатам. В Старой Школе — так называли училище, у каждого имелось прозвище, обидное или не очень. Гнедовича прозвали Шпорой — шпоры он носил постоянно и их звон, когда полковник вышагивал по коридору, слышался издалека.

Наш небольшой эскадрон делился на три взвода по тридцать два человека. Каждый взвод приравнивался к классу и в таком составе мы ходили на занятия, учебу и все прочее. И проучиться вместе должны два года.

У взвода имелась отдельная спальня с высоким потолком и большими окнами. В два ряда там стояли койки, заправленные одеялами. В изголовье каждой имелся высокий металлический штырь, предназначенный для сабли и фуражки. На табурет вечером аккуратно складывалась одежда. У стены под углом от пола до потолка имелась лестница, по которой нас каждое утро заставляли залезать без помощи ног в качестве зарядки. Вдоль