короля Гуго Капета, но не является ни доблестным, ни славным продолжателем сего рода. Этот бесчестный повелитель обманом и хитрыми посулами заманил моего Симона на войну, обещая отдать весь юг, который не объехать и за неделю верхом, а отдал только жалкую Тулузу, Безье и Каркассон, разрушенные его рыцарями и непомерными поборами и контрибуцией. А когда ваш славный отец, а мой благословенный супруг возмутился и потребовал продолжить битву, его все покинули, бросили: и церковь, и государь. И мой дражайший супруг погиб, оставшись один и без поддержки. Погиб не от меча в открытом бою, а от гнусного яда, выпив из кубка, поднесенного ему подданными из сокровищницы виконства Альби. Все верные рыцари вашего батюшки были заколоты или отравлены в их домах, а он сам умер в долгих мучениях, жестоко отравленный, когда он пил вино во славу Христа и его десяти заповедей. И я, несчастнейшая из жен, не была даже при последнем вздохе моего дорогого супруга, хотя и находилась рядом от него. Я производила на свет вас, дражайшее мое дитя, и придя в божий мир вы так горько рыдали, словно знали уже о вашем несчастном сиротстве. Вам сейчас не исполнилось и десяти дней, а я тоже ухожу от вас. Одна моя надежда на добросердечие моего брата Роберта де Бретёя, которые поклялся беречь и охранять вас на пальце святого Иеронима, полученным мной в наследство от дорогой моей матушки, Петрониллы де Гренмесниль, да хранит ее господь. Я умираю, любя вас, дитя мое и с благодарностью к дорогому Роберту. Так же прощаю всех недругов и гонителей ради спасения своей души, а не по какой-то другой причине.

С вечной материнской любовью, ваша несчастная родительница Амиция де Бомон. Письмо сие записано со слов госпожи графини де Монфор ее секретарем Уильямом, по прозвищу Юнг.

Дочитав, Энтони поднял вопросительный взгляд на своего дядю.

– Да, дитя мое, это письмо твоей досточтимой матушки, моей сестры. Вот ты и узнал историю своего рождения. Как бы мне не хотелось открывать перед тобой эти завесы. Но я вынужден. Сейчас в далеком Лангедоке тяжело болен старший сын твоего родителя и первой его супруги Алисы де Монморанси, граф Амори. Бедняга бездетен. И ты должен принять титул виконта и наследника рода де Мофоров. Ты должен уехать во Францию, в Лангедок, в Тулузу, забывшую бога. Я с болью отрываю тебя от сердца, но ты больше не принадлежишь мне.

Энтони молчал, глядя широко открытыми глазами на дядю и опекуна.

– Хочешь ты или нет, но тебе надлежит ехать. Собирайся немедленно, время не ждет.

Энтони молча кивнул, но с места не сдвинулся.

Граф тяжело поднялся.

– Приди же в последний раз в мои объятия, любимое дитя.

Энтони сорвался с места и бросился на шею графа.

Так он и не вымолвил не слова. Был он молод, вырос в любви и заботе, в дружбе и высоких идеалах рыцарства. И сейчас сердце его разрывалось от боли расставания со всем тем миром, который он любил, со своим опекуном, с кузенами, с друзьями, к которым он привык.

Позавтракав, Энтони, одетый в дорожную одежду, сел в карету с гербом графа Лестера, кузены хотели проводить его, но отец не пустил их, зная, что это только увеличит тяготы прощания.

Добравшись до Дувра, Энтони и Леруа сели на небольшую восьмивесельную баржу с одним косым парусом. Только выйдя в море, Энтони понял окончательно, что к прошлому возврата нет. Следом за дикой болью расставания он ощутил облегчение. Он был молод и силен. Охота и военные упражнения закалили его тело. А ежедневное общение с благороднейшим рыцарем того времени сделало твердым дух. И чем дальше уходил родной английский берег, тем меньше болело сердце от расставания. Когда стемнело и на почерневшим, ставшим бархатном, небе загорелись многочисленные звезды и молодой серп луны. Юноша совсем уже оправился от боли разлуки. И тогда он понял: больше нет над ним присмотра строгого опекуна, он не children, а самостоятельный, независимый человек, подчиняется лишь воле божьей и сюзерену. Это вдохновило молодого человека и сделало для него расставание менее трагичным. Будущее казалось светлым и радужным даже в ночной тьме. Юноша слышал от дяди много рассказов о доблести рыцарей, воевавших с ересью в Лангедоке. Слышал он и о ереси южан, забывших Христа. Еретики были ростовщики, клятвопреступники, воры и убийцы. Они блудили и ели мясо в постные дни. Еще еретики подчинялись черному Дьяволу, являющемуся им под видом ангела света. Они не признавали святой троицы – а это уже было страшно. Но новый граф де Монфор силой своего меча склонит их и наставит на путь божий. Он не был новиком, его сам граф Лестор посвятил в рыцари. О силе его меча уже говорили в родном Бомоне, а теперь заговорят во всем христианском мире.

Шел второй день пути. Энтони больше предавался радостным мечтам, чем грустным воспоминаниям. И ему аккомпанировал ровный плеск весел за бортом и тихое заунывное пение гребцов.

Он задумался, сидя на палубе, у самой мачты, когда услышал тихий девичий голос:

– Антуан…

Энтони огляделся.

– Антуан…

Голос был призывный и колдовской. Несомненно, колдовской.

Юноша встал на ноги чтобы перекреститься.

– Антуан…

– Огни!

На крик матроса Энтони резко обернулся.

– Беда! Огни святого Элмо! Недолго нам жить!

И тут Энтони увидел. В ночной тьме стремительно несся на них гигантский крест.

– Благородный виконт, – проговорил рядом голос Леруа, и Энтони даже не обернулся, завороженный зрелищем. – Зайдите в каюту, молю вас.

Энтони повернулся, различая в темноте тусклое лицо своего спутника.

– Все к парусу. Менять направление! Слева по борту – суши весла, – хрипло кричал капитан баржи. – Ничего, это только заколдованный бриг!

– Антуан…

Юноша повернулся на голос. И он увидел. Девушка со светящимися золотыми волосами и неземным лицом стояла шагах в пяти от него и звала:

– Антуан…

И юноша не выдержал. Завороженно он сделал шаг, второй. Голубые, как высокое ясное небо глаза смотрели ему в самую душу.

– Клади руль на север! – взорвал ночь громовой крик.

Тут же раздался треск, грохот и палуба вздыбилась из-под ног.

Энтони кубарем полетел к борту и кувыркнулся через кого-то в чуть теплую воду. Сверху его ударило обломком доски.

Энтони лежал на пустынном берегу. Он не помнил, как ему удалось выплыть, сколько он пролежал так. Но когда он стал приходить в себя, вспомнил длинные золотые волосы и голубые колдовские глаза, тут же сел и осенил себя крестным знаменем.

Берег был пустынный, дальше раскинулся