чем во сне — здесь, наяву.

Кучка малая людей

знобко жмётся к праха кучке,

а январь знобит, злодей:

отмораживает ручки.

Здесь немногие читатели

всех его немногих книг,

трогательные почитатели,

разобравшиеся в них.

Прежде, чем его зарыть,

будем речи говорить,

и покуда не зароем,

непокрытых не покроем

ознобившихся голов:

лысины свои, седины

не покроет ни единый

из собравшихся орлов.

Жмутся старые орлы,

лапками перебирают,

а пока звучат хвалы,

холодынь распробирает.

Сколько зверствовать зиме!

Стой, мгновенье, на мгновенье!

У меня обыкновенье

всё фиксировать в уме:

Новодевичье и уши,

красно-синие от стужи,

речи и букетик роз,

и мороз, мороз, мороз!

Нет, покуда я живу,

сколько жить ещё ни буду,

возвращения в Москву

Хлебникова

не забуду:

праха — в землю,

звука — в речь.

Буду в памяти беречь.

Ничего футуристического — кроме лёгкой игры в первом катрене[2] — в этом стихе нет, типичный канон, традиция, текучий хорей в четыре стопы. Но ведь и эта линия была в многогранном будетлянине. Слуцкий будет потом председателем комиссии по наследию Хлебникова, он и поможет устроить эти самые перепохороны в 1960 году. За посмертной судьбой Хлебникова ему предстоит следить в условиях не совсем гладких. В 1967 году на странице «Учительской газеты» появится такое письмо литераторов:

Редакция «Учительской газеты» ознакомила нас с содержанием статьи «Сберечь дом поэта» Считаем вопрос, поднятый в статье, серьёзным и актуальным. Памятные места на новгородской земле, связанные с последними месяцами жизни Велимира Хлебникова, должны быть сохранены — для нас и для потомков, для всех, кому дорога история отечественной культуры. В наши дни, когда общественность всей страны участвует в работе по сохранению исторических реликвий и памятников, не может быть «главных» ценностей — пусть ни одна не будет предана забвению.

Проф<ессор> Н. Степанов. Народный артист СССР

Г. Рошаль. А. Вознесенский, М. Зенкевич, С. Кирсанов,

А. Межиров, Б. Слуцкий, 3. Паперный, И. Сельвинский, Л. Озеров.

Под этим обращением напечатана статья А. Парниса и А. Заваровой «Сберечь дом поэта» — о местах в посёлке Санталово, связанных с последними днями Хлебникова.

Историк русского авангарда Александр Парнис сообщил автору этой книги: и перепохороны были гипотетическими («кучка праха» была выбрана наугад на том сельском кладбище художником Маем Митуричем), и школьное здание, отмеченное пребыванием Хлебникова в тех местах, не удостоилось мемориализации — были влиятельные противники этой идеи (отнюдь не чиновные; люди из своей среды), и само Санталово в результате исчезло.

Что Хлебников? Дух. Зачем ему земное?

В будущем Слуцкий включит — не сразу и наряду с Цветаевой — в первую десятку русских поэтов Осипа Мандельштама, самиздатскую машинопись его «Воронежских тетрадей» сохранит у себя в столе. Мандельштам жил в Харькове в феврале — марте 1922-го, однако бывал и раньше: в феврале — апреле, в мае и сентябре 1919-го, когда был даже завсекцией поэзии во Всеукраинском литературном комитете при Наркомате просвещения.

В Харькове Мандельштам пребывал с молодой женой, сверхэнергичный и многопишущий. Проза, стихи. Статья «О природе слова». Очерк «Шуба». Стихотворение «Кому зима — арак и пунш голубоглазый...»:

Немного тёплого куриного помёта

И бестолкового овечьего тепла;

Я всё отдам за жизнь: мне так нужна забота,

И спичка серная меня б согреть могла.

Человеческая интонация в эпоху бесчеловечности, точная подробность, говорение вне поточного производства подавляющего большинства соседей по цеху. Всё это найдём потом у Слуцкого.

Было весело и невесело, в Харькове бывали многие. Слуцкий зафиксировал в мемуаре: «По городу, прямо на наших глазах, бродил в костюме, сшитом из красного сукна, Дмитрий Петровский. На нашей Сабурке в харьковском доме умалишённых (Сабурова дача — губернская земская психиатрическая больница. — И. Ф.) сидел Хлебников. В Харькове не так давно жили сёстры Синяковы. В Харькове же выступал Маяковский. Рассказывали, что украинский лирик Сосюра, обязавшийся перед начальством выступить против Маяковского на диспуте, сказал с эстрады:

— Нэ можу.

Камни бросали в столичные воды. Но круги доходили до Харькова. Мы это понимали. Нам это нравилось».

О Маяковском можно сказать, что он кровно связан с Харьковом. Дед Маяковского по матери — Алексей Иванович Павленко, украинец, родом из бывшей Харьковской губернии. По линии отца Маяковский был в родстве с писателем Григорием Петровичем Данилевским (1829—1890), двоюродной сестрой которого была бабушка Маяковского Ефросинья Осиповна. Пролетарский поэт никогда не говорил о предке-сочинителе, а ведь тот, достигнув большой известности в исторической романистике («Беглые в Новороссии», «Мирович», «Княжна Тараканова», «Сожжённая Москва», «Чёрный год» и др.), начинал как поэт: поэма из мексиканской жизни «Гвая-Ллир», цикл «Крымские стихотворения», переводы из Шекспира («Ричард III», «Цимбелин»), Байрона, Мицкевича. Писатель Данилевский — потомок в седьмом колене судьи Изюмского полка Данилы Даниловича Данилевского (1648—1719). Григорий Петрович и родился в Изюмском уезде...

За пятнадцать лет, начиная с 1913 года, Маяковский навестил Харьков — поистине историческую родину — тринадцать раз. Все приезды были исполнены всяческого драматизма и напряжения. В 1913-м он в компании Бурлюка и Каменского поставил Харьков на уши: в Россию вломился футуризм. 14 января 1924 года Маяковский читал в Оперном театре доклад «Про Леф, белый Париж, серый Берлин, красную Москву»: футуризм победил. Свеженаписанную поэму «Хорошо!» (1927) он читал в гостиничном номере Лиле Брик — ночью, как бы уговаривая её остаться с ним в пору её нового сердечного увлечения. В 1928-м он приехал посмотреть на завершение строительства конструктивистского Госпрома, с ним были Лиля Брик и её сестра Эльза с мужем Луи Арагоном, французским поэтом и коммунистом. В следующем году, 14—15 января, после двух выступлений в Драматическом театре и Клубе чекистов с чтением отрывков из пьесы «Клоп», Маяковский почти потерял голос, но не отменил выступление перед студентами в Оперном театре. В один из приездов было и совместное выступление с молодым Семёном Кирсановым, которого он призвал на помощь, опасаясь скудной явки зрителей из-за сезона отпусков.

Слуцкий опоздал увидеть живого Маяковского. Это не помешало ему стать верным футуристом —