Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Саратов — иллюстрация из путевого дневника В.А. Жуковского, воспитателя цесаревича Александра Николаевича (из открытых источников)
17 марта 1837 года высочайшим рескриптом калужскому губернатору генерал-майору Иллариону Михайловичу Бибикову повелено было быть "военным губернатором города Саратова и саратовским гражданским губернатором". В этой должности он находился до 1839 года. 27–29 июня 1837 года в Саратове гостил 19-летний наследник-цесаревич, в будущем — император Александр II, совершавший путешествие по России в сопровождении своего наставника поэта Василия Андреевича Жуковского. При И.М. Бибикове в Саратове в 1838 году начали издаваться "Саратовские губернские ведомости".
Часть седьмая. Прощание с героем
Мало кто знает, что Илларион Михайлович Бибиков был первым директором Департамента хозяйственных дел Главного управления путей сообщения и публичных зданий. Этот департамент был образован 29 октября 1842 года и заведовал хозяйственной и финансовой частью гражданского, придворного и другого ведомственного строительства, и городского благоустройства Санкт-Петербурга. И.М. Бибиков занимал пост директора департамента с 29 октября 1842 по 14 октября 1843 года.
Здание Министерства путей сообщений в Санкт-Петербурге (из открытых источников)
"К концу царствования Николая Павловича прадед был самым старым генерал-майором в русской армии", — писала его правнучка С.Н. Бибикова. Только в 1856 году И.М. Бибиков был произведен императором Александром II в генерал-лейтенанты и назначен сенатором. Случилось это через 28 лет после производства его в генерал-майоры. Последним местом службы И.М. Бибикова стала Комиссия военного суда при Московском ордонансгаузе (т. е. комендантском управлении), в коей он состоял председателем.
Илларион Михайлович Бибиков скончался в 1861 году. Современники запомнили его "умным, препроворным человеком", родственники — "очень образованным человеком, отлично знавшим древние языки. Когда он заболел и был при смерти, созвали консилиум, и врачи, чтобы больной не узнал о своем безнадежном положении, говорили между собой по-латыни. Тогда больной, открыв глаза, сказал им, что "его приводит в отчаянье не безнадежность его состояния, а те ошибки, которые они делают, разговаривая по-латыни". Чересчур строгие потомки рассматривали его как человека за "68 лет жизни не совершившего ничего выдающегося".
А, может быть, он был просто человеком своего времени?