В день, когда все изменилось, меня заставили познакомиться с другими девочками моего возраста – мы должны были вместе работать над гобеленом на день рождения принца Артура. Этой чести удостоились дочери подходящих семей. Когда принц вернется – если вернется вообще – на свое восемнадцатилетие, он получит гобелен, сотканный руками претенденток на роль его жены.

 До чего странный, древний обычай. Я не особо понимала, в чем смысл. В то время Артуру было лет тринадцать, но он уже до безумия влюбился в Гвиневру. И никакой гобелен бы этого изменить не смог.

 Для работы нам выделили один из менее обставленных залов в восточном крыле: мягкую фиолетовую мебель отодвинули к стене, чтобы освободить место для огромного стола, восьми стульев и парчовых штор, которые защищали нашу нежную кожу от полуденного солнца. Нас окружили рядами больших белых свечей, которые плакали воском, даря нам свет. Его, конечно, не хватало, мне приходилось щуриться, и я постоянно слышала эхо маминого указания: «Не щурься, не то морщинки появятся».

 Гобелен лежал на столе: с центральной его частью мы уже закончили, а края лишь отметили мелом, чтобы знать, куда стремиться. Картина понемногу обретала сюжет: на ней рыцарь в шлеме ехал на единороге. Полагаю, рыцарем этим был принц Артур.

 В тот день я пришла в зал первой и протянула руку, чтобы потрогать уже сделанную часть гобелена: она казалась такой маленькой, а мы ведь потратили на нее целых полгода. Пройдет еще год, прежде чем мы закончим. А может, и все два.

– Глупо, не правда ли? – произнес кто-то позади меня, и я вздрогнула.

Обернулась и увидела Моргаузу: она стояла, оперевшись на косяк и скрестив руки на груди, с поджатыми губами и пронзающим меня взглядом.

 Моргауза, по сути, не была принцессой – она ведь дочь королевы от первого брака, – но держалась по-королевски. Так, словно всерьез считала, будто весь воздух принадлежит ей одной, а мы дышим им лишь потому, что она позволяет.

 Она прекрасна, но жестока. Кожа ее сияла бронзой, вьющиеся волосы струились тьмой, нос был орлиным, а широкий рот алел, словно кровь. В тот день мне показалось, что она выглядит дикой: кудри ее лежали в беспорядке, на щеках виднелись веснушки. Обычно Моргауза не оставалась на солнце слишком долго: на улице за ней постоянно ходили как минимум три слуги с зонтами.

 Платье ее тоже показалось мне тогда странным: объемная юбка и рукава-колокольчики были в моде, но сшили его из темно-синего шелка. Слишком темный цвет, слишком легкая ткань для дам при дворе. Я не могла сказать наверняка, но, кажется, корсета на ней тоже не было.

– Не знаю, о чем ты, – ответила я и сделала шаг назад.

Сердце забилось быстрее.

 Однажды в детстве я встретила в лесу у отцовского замка оленя; на мгновение мы оба замерли, уставившись друг на друга, а потом он шевельнул ушами и убежал. Олень боялся меня. Точно так же, как я боялась Моргаузу. Разница была лишь в том, что я не хотела причинить ему вреда. А Моргауза не сказала мне ни одного ласкового слова, и я знала: сейчас она тоже готовила для меня западню.

– Получается вроде бы сносно.

 Я огляделась, но комната была пустой. Неужели ее друзья ждали за дверью сигнала? Моргауза редко приходила сюда, чтобы помочь – выйти замуж за своего брата она не могла, – но, может, ей просто стало скучно?

– Артура этот подарок… позабавит, – усмехнулась Моргауза, а потом перевела взгляд на меня и нахмурилась. – Кто ты?

 Моргауза обращалась со мной жестоко, но такого она еще не вытворяла. В голове пронеслась мысль: а не подыграть ли ей? Но для игр настроения не было.

– Я хочу поскорее с этим закончить и уйти домой, Моргауза. Можешь хотя бы на день оставить меня в покое? – Я надеялась, что произнесу это с достоинством, но я запищала, словно мышь.

 Она рассмеялась, но совсем не тем безразличным смехом, который я привыкла слышать от круга ее сплетничающих подружек, а открыто, гортанно и так громко, что ей пришлось запрокинуть голову.

– Я не Моргауза, – произнесла она, успокоившись, с улыбкой на губах. – Я ее сестра.

 И как только она в этом призналась, я начала подмечать небольшие различия: веснушки, конечно, и фиолетовый оттенок глаз. Но близняшка Моргаузы перестала появляться при дворе задолго до того, как я приехала в Камелот, и говорили о ней редко, с жаром перешептываясь, а чаще молчали вовсе. Ходили слухи, что король Утер изгнал ее в монастырь за плохое поведение, но ей ведь было тогда шесть лет… Другие настаивали, будто ее выдали замуж за семидесятилетнего короля из-за морей. Просочился даже шепоток, словно ее умертвили за использование магии фейри.

 И какими бы жестокими ни были эти слухи, я никогда не слышала от Моргаузы и слова в защиту сестры

– Ты мне не веришь? – спросила девчонка – кем бы они ни была, – не дождавшись ответа. – Дева, Мать и Старуха, моя сестра, похоже, выросла настоящим кошмаром. Сколько тебе лет?

 Дева, Мать и Старуха. Я не знала этого выражения тогда, но со временем оно станет мне знакомым, и я начну употреблять его в разных контекстах: когда ударюсь мизинцем, когда голова закружится от поцелуя, когда меня посетит особенно невыносимое видение. В тот день я подумала, что так могли бы выражаться фейри. И пусть отец Моргаузы, лорд Горлуа, бился в Войне фейри не на стороне Утера, сама Моргауза ненавидела их – как и все при дворе. Она бы никогда не позволила подобному выражению скатиться с губ. Моргауза сказала бы: «Господи». Или «О небо». И в голосе ее сквозил бы яд.

– Тринадцать, – осторожно ответила я.

– И когда ты прибыла ко двору?

– Почти пять лет назад.

– А, тогда все понятно. – Она поправила свою одежду и подтвердила мои подозрения: судя по тому, как шелк облегал ее талию, корсета на ней не было.

 Я отвела взгляд, хотя ее это, похоже, совсем не волновало.

– Я уехала за пару лет до этого, понятно, почему мы не встречались… но как-то даже жаль, что моя репутация не бежит впереди меня.

– Тебя в самом деле сослали в монастырь? – спросила я, прежде чем успела прикусить язык.

 Девочка приподняла бровь.

– В монастырь? – повторила она и рассмеялась так, как леди бы себе никогда не позволила. – Да я лучше умру. Кто тебе такое рассказал?

 Я пожала плечами, чувствуя, как пылают щеки.

– Так говорят, когда вспоминают о тебе. И это не самое плохое.

– Поверь, в монастыре я не была никогда, – возмутилась она. – Пусть уж говорят что похуже.

– А где же