Пусть в Камелоте и было просторно, но он давил на меня со всех сторон, и я изголодалась по чему-то новому, пусть даже с чужих слов.

 Она хитро улыбнулась.

– На Авалоне, – произнесла она так, словно сообщала об отдыхе где-то на юге.

 Я же своего удивления сдержать не смогла.

– Вернулась я сюда только на свой день рождения, – поспешно добавила она, а потом запнулась. – То есть на наш день рождения. Мой и Моргаузы. На самом деле Утер предпочел бы увидеть здесь Артура. Я всего лишь… компромисс. Но ты не ответила на мой вопрос.

– Разве?

– Кто ты?

– Ой. Элейн, – представилась я, а потом спо-хватилась и присела в неглубоком реверансе. Я поднялась, покачиваясь.

В голове снова раздался голос матери: «Спину прямо, держи голову, изящней!» Но тело мое не особо ее слушалось.

– Очень неплохо, – заметила девушка.

И пусть она не казалась искренней, но и не смеялась надо мной. Она смеялась вместе со мной, словно мы вспомнили нашу давнюю штуку. И я улыбнулась, хоть и, кажется, не особо эту шутку и поняла.

 Она тоже присела в поклоне, низком, но в то же время быстром. Как ей это удалось? Она ведь даже не покачнулась!

– Меня зовут Моргана. – Она поднялась. – Значит, Моргауза причиняет тебе беспокойство? Она всегда такой была.

Я нахмурилась. Конечно, с жестокостью Моргаузы я была знакома не понаслышке, но Моргана ведь совсем на меня не походила. Не походила на ту, кого так легко вывести из равновесия.

– Какой «такой»? – выпало из моего рта.

Моргана заколебалась, а потом на ее лице промелькнуло темное выражение. Промелькнуло так быстро, словно его и вовсе не было.

– Когда мы были детьми, она запирала меня в шкафах, где я и сидела, пока меня не находила няня. Иногда я часами плакала в темноте. Мне было ужасно страшно. – Она развернулась так, чтобы я увидела толстый шрам, пробегающий по всей ее ладони, от основания до конца мизинца, и провела по нему пальцем. – Когда нам было по шесть, она разозлилась из-за того, что я съела последний кусок пирога с корицей, дождалась, когда мы будем в поле одни, взяла острый камень и ударила.

Моргана сжала ладонь.

– Она до жути меня пугала.

– Меня она тоже пугает, – отозвалась я.

 Моргана замялась.

– Тебе стоит понять: Моргауза не любит людей, которых считает другими. Меня она ненавидела именно за это.

– Ненавидела?

Она пожала плечами.

– За время вдали отсюда я поняла, что Моргауза ненавидела меня из страха. И теперь я решила: пусть уж лучше она боится меня. Так для ненависти у нее просто не хватит времени.

– И почему же ей стоит тебя бояться?

Моргауза была ужасной, но Моргана… что-то я разглядела в ней, еще не узнав ее имя и не увидев ее шрам. Мне было не по себе, это так, но я не боялась. Уж точно не так, как Моргаузу.

Моргана ответила не сразу. Взгляд ее задержался на гобелене, и она задумчиво склонила голову к плечу.

– Тебе нравится этот гобелен?

 Я посмотрела на работу, в которую вкладывалась последний месяц, и поняла, что ничуть она мне не нравилась. Да, сделано было неплохо, но, когда я смотрела на гобелен, я видела часы плетения и весело щебечущих вокруг меня девочек. Для меня он отражал одиночество.

– Его делают не для меня, а для принца Артура, – уклончиво ответила я.

 Это был ожидаемый ответ. Правильный. Но Моргана только рассмеялась.

– Артур в ужас придет, когда увидит его, – саркастично заметила она. – Если хочешь привлечь его внимание, лучше подарить ему книгу или древний свиток. Ты ведь знаешь, что единорог символизирует женскую невинность?

– Добродетель, – поправила я.

 Моргана фыркнула.

– Ну да, добродетель лучше звучит в повсе-дневном разговоре. Этим словом прикрываются породистые мужчины, словно на самом деле им нет дела до того, что там творится у девушки между ног. Не хотелось бы рушить твои иллюзии, но всем плевать на то, насколько чистое у тебя сердце. Им важно, насколько чистое у тебя тело, поэтому «женская невинность» звучит честнее.

Она не стала ждать моего ответа, подошла к столу и провела пальцами по стежкам.

– И… если единорог – это невинность, то что же мы можем сказать про этого доблестного молодого рыцаря – полагаю, это Артур, хотя тот ростом поменьше будет, – который едет верхом?

 Смысл сказанного дошел до меня не сразу, но потом по коже побежали мурашки, а шея и щеки вспыхнули. Я снова оглядела комнату, чтобы удостовериться: никто не услышал этих похабных намеков.

– Ты хотя бы не настолько наивна, сразу поняла, о чем я, – засмеялась Моргана, но на меня так и не посмотрела – все ее внимание было приковано к гобелену.

Она кружила вокруг него, как хищник вокруг добычи.

Я проследила за ее взглядом и увидела, как от рога единорога поднимается тонкая струйка дыма. Поначалу я подумала, что мне показалось – здесь ведь было не так уж светло. Но дым становился все гуще, и…

Я хорошо помню момент, когда поняла, что происходит: передо мной словно расступился туман. Моргана колдовала.

 И как только я это осознала, то сразу же почувствовала в воздухе магию – еле различимые ароматы, который в последующие годы я буду ассоциировать именно с Морганой. Жасмин и свеженарезанные апельсины.

Я учую эти ароматы, когда Моргана сварит зелье, которое поможет Гвиневре сосредоточиться; когда починит любимую книгу Артура, зачитанную до дыр; когда собьет спесь со слишком загордившегося Ланселота прямо посреди поединка. И в будущем он тоже будет со мной – когда Моргана приготовит яд для Артура и в бесчисленные вечера после.

Раздался хлопок, и над гобеленом взвилось пламя. Я подпрыгнула и завизжала, повернулась к Моргане – та спокойно смотрела на огонь, пока он разрастался и поглощал единорожью голову.

– Ты… – начала было я, но не смогла найти подходящих слов.

Магию запретили в Альбионе с тех пор, как закончилась Война фейри. Я тогда еще была совсем ребенком.

Я, конечно, слышала, как о ней шептались, будто даже разговоры могли привести людей на плаху, но сама никогда не видела магию в деле. Единственным человеком, которому в этой стране позволяли колдовать, был Мерлин, королевский волшебник. И его сила служила только Камелоту и миру – для трюкачества она не годилась.

Однако Моргана призвала огонь так легко, словно просто сделала вдох. Словно магия и пламя были частью ее самой – частью, от которой нельзя отмахнуться. Словно это маленькое представление не могло привести ее к смерти – казалось, что она умрет, если не будет колдовать.