и сам небось побаивался меня, даром что Огненный Глаз. Понимал, что Солдат Иван и за себя и за других постоять сумеет…

— Чего только не повидал ты на своем веку, дедуня! Что только не прошлось по тебе!

— А вот я все живой, язви тя в корень! — заиграв всеми морщинами лица, улыбнулся Солдат Иван. — Ну, давай-ка, внучек, теперь мы с тобой до избушки взберемся, поспим-поотдохием. Завтра у нас путь долгий.

Они взошли на обрыв. Густая трава на обширной поляне была почти не кошена, лишь посередке маячил одинокий стожок. Да еще стояла покосившаяся изба, вернее, пол-избы с маленькими оконцами — напоминание о былом справном хозяйстве Бисина.

В этой избушке и заночевали дедушка с внуком. Прохудившаяся, в трещинах вся, печь после нынешней топки сделала воздух в избушке жилым, а сено, которое настелили на нары, источало вкусный медвяный запах. С устатку да сытного ужина оба быстро заснули.

3

Поутру, напившись чаю со смородиной, они сели в лодку и снова двинулись вверх по Черемне-реке.

Час от часу река сужалась: и с одной, и с другой ее стороны все плотнее напирал лес. Теперь все чаще приходилось пролезать под деревьями, перекинувшимися с берега на берег, иногда даже слезая в воду и переволакивая лодку поверх замшелых тиневатых бревен.

Хотя солнце и пекло порядком, но на воде, в затени было прохладно. И воздух был по-прежнему напоен смородиновым да черемуховым духом, а такой воздух разгоняет усталость, бодрит.

Ваня правил на корме, поглядывая вокруг и ошеломленно чувствуя бескрайность лесных просторов. Временами казалось даже, что взаправдашний мир отодвигается, уходит из поля зрения, оставляя место сказке. Может, вот так и попадают в Дремучее Царство? Окрест ни души — только они с дедушкой. Потом они подплывут к Хрустальному Замку и сама принцесса Мечта выйдет навстречу им: нежная и прекрасная, и ее имя столь же красиво, как и она сама, — Еджыд Юсь, Белая Лебедь. И вот уж она ласково протягивает Ване свою руку: заходи, мальчик, в мои чертоги. А в замке такая же красота и великолепие. Все звери и птицы повинуются Белой Лебеди и, как умеют, голубят ее…

Однако путь к Хрустальному Замку снова преградил валежник: раскидистая ветвистая ель, похоже, упала недавно. Пришлось взять топор и прорубить снизу лаз для лодки.

Еще не раз они попутно поднимали рябчиков, а из-за одного бугра с шумом выпорхнул выводок глухарей. Потерявший терпение Сюдай дернулся так резко, что едва не перевернул лодку. Но его все равно не спустили с поводка.

Ваня заметил, как один глухаренок ушмыгнул на стоящую невдалеке ель — и хлопанье крыльев услышал, когда тот садился на дерево. Сердце юного охотника воспламенилось:

— Дедушка, дай-ка я выйду!

— За тем черным? — понимающе усмехнулся тот. — Заметил, где опустился?

— Конечно.

Мать глухаренка тревожно квохтала на высокой конде, стараясь заманить людей на себя. Но Ваня, с ружьем в руках, подкрадывался неслышно, будто рысь, к цели.

Приблизясь, долго разглядывал зеленую разлапистую ель. Где же этот глухарь, что-то нигде не видать! Да вот же он: сжался, приник к верхушке, будто слился с еловой лапой… У Вани дрожали руки, пришлось даже ствол ружья прислонить к дереву…

Раздался выстрел — глухарь, трепетнув крыльями, шмякнулся на боровой мох. Ваня подбежал к нему, взялся за шею, поднял: ух ты, какой большой да тяжелый!.. Самец. Его первый глухарь!

Ваня шагал к лодке, держа добычу в руке, и никак не мог погасить ликования.

— Удачлив же ты оказался на дичь, — сдержанно похвалил дедушка.

Пестрая глухариха перелетала с дерева на дерево, кружила в отдалении, беспрестанно квохча.

— Теперь ей жалко своих птенцов, — сказал дедушка. — Но скоро она расстанется с ними: гляди, ведь они уже крупнее ее самой стали. Всему-то она их уже научила: как жить-поживать, добывать пропитание, как прятаться…

Ване стало жалко эту обеспокоенно квохчущую глухариху, однако азартный пыл подавлял жалость. Ну, как примирить два эти чувства в душе охотника: любовь к природе, ко всему живому и сущему — и вековечную заботу промысловика: не промахнуться, стреляя!

Когда выходили излучиной на неширокий плес, заметили, как из воды вышли лоси, поднялись к сосновому бору на взгорье. Скрылись в чаще.

— Купались они, что ли? Или просто переходили речку? — спросил Ваня.

— Похоже, купались, — ответил дедушка. — Тут вот, в омуте, на глубыньке… Знаешь, как сильно их слепни донимают да мошка. А хвосты у лосей куцые, отмахнуться нечем, поневоле в воду залезешь…

— За коровами и лошадьми человек присматривает, в хлеву, в конюшне их держит. А лоси сами по себе, и хвостов у них нет… Трудно им, поди, жизнь дается?

Солдату Ивану по сердцу оказался такой вопрос:

— Лесному зверю всегда тяжко приходится. Самому надо добывать пищу. И жить в вечном страхе перед чужими зубами. — Помолчав, добавил: — Но зато они — на воле, сами себе хозяева. А вольно-то жить каждой живой душе любо…

Несколько зайцев промелькнуло перед глазами деда и внука, покуда они плыли.

Утиные стайки — чирки и кряквы — опять вышарахивались с заросших озерец, хлестко разрезая крылами воздух.

А на лохматой сосне рыжая белка шелушит шишки, щелкает семенами — обедает.

— Примечай, внук, — говорил дед, не оставляя весла. — К осенней поре всяк крепко на свои ноги встает — и лось, и заяц. На свои крылья опираются глухарь и утка… И зверя и птицы расплодилось тут предостаточно, оттого что теперь их полошат реже. Так что толковому охотнику есть возможность для промысла, если он меру, конечно, знает…

И опять стар да мал поднимались вверх по реке. Совсем уже сделалась узкой Черемна — так, ручьишко. Наконец дед причалил лодку в ложбине, сбегающей полого к воде.

— Заночуем тут, — сказал он, отирая с лица пот рукавом рубахи. — Тут избушка в старину стояла, не знаю, стоит ли доныне, нет ли? Лодку мы оставим, а сами пеши перейдем лог, выйдем к другой реке, к Тяну. Отсюда, Ванюша, Большой Сырт начинается…

— Сырт?

— Да, — ответил дедушка. — Только давай передохнем сперва…

Старик зажег цигарку, отпустил с поводка Сюдая; утомленный долгой ездой пес выскочил на берег, принялся встряхиваться да потягиваться. А Солдат Иван охотно продолжил речь:

— Сырт — ежели по-другому сказать, это водораздел. Тут как раз и есть его место, где воды делятся. Посередке еще болото да озеро. А вокруг — гулкие боры. Ух, до чего места хороши! В болоте том ручьи нарождаются, катятся с гряды в обе стороны, ширятся, постепенно сливаются с другими ручьями, что в иных болотах родились,