противная штука, но почувствовала, что происходит что-то очень важное и лучше подождать в сторонке, когда оно пройдет. Она вернулась на место, но отец взял ее под мышки и поставил в центр. Мехар попыталась сесть обратно, но резкое «нет!» остановило ее. Женщина расправила алый чунни у Мехар за спиной, а потом накрыла ей голову и плечи. Затем она протянула к мужу руку, и тот положил ей на ладонь хрустящую банкноту — две с половиной рупии. Этой банкнотой она дотронулась до лба Мехар, после чего передала деньги Симран. Та ушла в комнату, достала из сундука со своим приданым стеклянную банку с солью и вручила ее в обмен.

— Не стоило, — произнесла женщина, забрав тем не менее соль. — Она сейчас такая дорогая.

— Которого сына вы для нее выбрали? — спросил Арвинд.

— Куда нам спешить? — заговорила женщина, не успел ее муж открыть рот. — Детали можно обсудить потом. А теперь…

И она опустила край тяжелой парчи, закрывая Мехар глаза, и рот, и все вплоть до живота, и внезапно, ощутив в груди душный страх, Мехар поняла, что это ее они хотят завернуть и забрать с собой.

— Ее новое имя — Мехар Каур. Да принесет она благодать.

Вечером, когда жуткие гости ушли, а главное, ушли без нее, Мехар взялась привести в порядок отцовскую рубашку. Уже несколько недель, как Симран начала составлять для дочери программу домашних обязанностей, обучая тому, что пригодится в новой жизни прежде всего. Плести корзины, перебирать чечевицу, ловить мышей и, вот как сейчас, гладить. Мехар плюнула в печку — и угли театрально зашипели. Потом с большой осторожностью нагнулась, длинной ложкой вытащила из огня три кусочка, бросила в плоский медный сосуд и, схватив его за толстый край, побежала в комнату, где на муслиновом покрывале уже лежала рубашка. Высунув от усердия язык, Мехар принялась водить горячим днищем по жесткому полотну, въезжая в складки и выезжая, и это повторяющееся движение заставило ее вспомнить о гостях, о суровой женщине с узким лицом и гладко зачесанными назад волосами. Неприятные люди. Больше их не пригласят, сказала она себе, но все равно ради интереса потрогала лоб. Что с ним не так?

Вывел ее из этого состояния силуэт Монти на красном оконном стекле. Он был двоюродным братом Мехар и жил у них уже несколько месяцев, с тех пор как мать (сестра Симран, родившая двух сыновей) послала его помогать на ферме, пока Симран не родит собственного мальчика. Восьмилетний Монти до сих пор обижался на это, и Мехар постаралась не обращать внимания, когда он вошел в комнату и стал шарить под чарпоем и за курильницами, неровно выстроенными в ряд на полке. У Монти были коротко остриженные волосы, рубашка с отрезанными рукавами, и двигался он быстро и резко, как будто его все время передергивало оттого, что приходится здесь жить.

— Ты не видела плевательницу? — спросил он.

Мехар смачно прищелкнула языком: нет.

— Черт.

Он подошел.

— Мою погладишь?

— Где она?

Пауза.

— У тебя верхние зубы закрывают нижние. Ты в курсе?

Лоб, а теперь еще верхние зубы. Демонстрируя великолепную выдержку, Мехар улыбнулась и продолжала работать, но Монти не унимался, подстегиваемый раздражением против всей их семьи.

— Люди, которые сегодня приходили, — ты в курсе, что они женят на тебе своего сына?

— Нет, не женят, — невозмутимо ответила Мехар, привыкшая к тому, что Монти вечно вредничает. — И они все равно ушли.

Он поставил ногу на чарпой, нарочно мешая гладить, и оперся локтем на колено. Мехар снова натянула покрывало.

— Скоро уедешь с ними жить. Они тебе даже имя поменяли.

— Глупость, — возразила Мехар, но встревожилась, потому что уже слышала нечто похожее от отца несколько часов назад, когда гости ушли. В ту секунду она не прислушалась к его словам, переполненная ликованием, оттого что ее не взяли.

— Может, их сын и выбрал тебе новое имя.

— Какой сын?

— Тот, с которым вы поженитесь и будете вместе жить.

Мехар снова охватила паника, как раньше, когда ей натянули на голову алый чунни.

— По-моему, твой и его дедушки дружили. И заключили такой уговор, что ли.

Монти говорил так, будто ему многое действительно известно.

— Замолкни, — сказала Мехар, которую вдруг сразу накрыло жаром, оторопью и желанием заплакать. — А то я тебя обожгу.

— Ты сначала рубашку сожжешь, — предупредил Монти, и Мехар перенесла утюг на стальную подставку. — Ох, поскорее бы твоя мать родила тебе брата, иначе это мне придется вносить тебя в храм. Чего они так долго копаются…

Мехар очень не хотелось, чтобы ее куда-то тащили, вообще никогда. Она уставилась на рубашку, борясь со слезами, а потом со спокойным стоицизмом, который она часто слышала в молитвах матери, посмотрела Монти в лицо.

— Когда я должна уйти? Можно мне сначала отпраздновать Дивали?[6]

— Лет через десять, — с видом знающего человека заявил Монти, и от счастья у Мехар распахнулись глаза и вырвался смешок, ведь десять лет — невообразимый срок: формально вдвое дольше, чем она прожила на свете, это она сама понимала, но в главном совершенно не поддающийся счету. Каждый год вмещал в себя больше прежнего, время растягивалось и растягивалось, с тем же успехом Монти мог бы сказать «никогда», и мысли о замужестве разом выдуло у нее из головы, выдуло через водостоки снаружи дома, и вернулись они, только когда Мехар было уже одиннадцать и Монти взбежал по лестнице, а потом промчался по крыше, громко шлепая сандалиями по бетону.

— Приехала твоя свекровь! — выпалил он.

Мехар играла в ладушки с одним из соседских малышей. Лица у обоих были выкрашены в цвета Кали[7] — красный и черный, потому что оставалось всего несколько дней до праздника Дашары[8].

— Кто? К нам, сейчас? — сказала она, а Монти подскочил, схватил ее за руку и потащил к лестнице. — Но у меня все лицо в краске!

— Она просит тебя срочно явиться. Меня Ма прислала.

Монти уже столько времени прожил в их семье, что взял в привычку называть Симран Ма, а к ее сестре, которая его родила и которую он видел от силы раз в год, он обращался Масси («почти мать»).

Внизу они замедлили шаг. Монти, не отпуская запястья Мехар, подвел ее к окну в глубине двора, и они заглянули в дом. В лучах солнца плавала пыль. На помятом коричневом диванчике, прямая, как стрела, сидела Май и чинно отведывала сладости, в то время как Ма яростно обмахивала ее веером.

— Что, кто-то умер? — спросил Монти. — Раз она в белом.

Мехар сделала гримаску, как бы говоря: откуда мне