и передавали сласти. Выскользнуть наружу и подглядеть через стену она не отважилась, зная, что ее выдаст скрип дверей, особенно теперь, зимой, когда темного жира не достать. Вместо этого она вытащила из-под чарпоя кашемировую шаль и освободила от обертки. Прекрасный джамавар, сплошная жженая умбра и домотканый коричневый, сшитая и украшенная умело и тонко, так что при каждом взгляде на нее Мехар замечала новый рисунок. Затейливая красная кайма (французское шитье, загадочно сказал продавец) ласкала щеку. Мехар испытывала наслаждение от прикосновения к этой ткани и от сознания, что владеет такой восхитительной вещью. Свекрови тоже понравится, была уверена Мехар, и это повысит ее ранг в новой семье, потому что шаль была самым заманчивым предметом в приданом и вместе с новой мебелью, двумя быками и пятью мешками зерна должна была составить ее процессию в конце свадьбы. Мехар поцеловала шаль, завернула в бумагу и сунула обратно под чарпой, после чего как бы невзначай встала и обнаружила, что опять оглядывает себя в зеркале платяного шкафа. Бирюзовая туника с золотым подолом и такие же шальвары — свадебный подарок бабушки по материнской линии, которая потратила три дня, чтобы добраться до дома дочери полгода назад. На ногах золотые атласные тапочки, натирающие подъем стопы. На спине коса из вымытых, умащенных маслом и расчесанных волос. Мехар попыталась поймать свое отражение краем глаза, как бы врасплох, будто это давало оценить себя менее пристрастно: бледные губы, золотисто-смуглый цвет лица, большие глаза — по мнению некоторых, чересчур большие. Могу ли я считать себя красивой?

— Пойдем.

Она обернулась не вздрогнув, хотя и не слышала, как Монти вошел, коротко кивнула и опустила на лицо чунни.

Монти повел ее вниз по лестнице, нашептывая всякую чепуху: «Просто огромный, человек это вообще или слон?», а также: «Тебе говорили, что он беззубый?»

Непонятно было, для чего это — успокоить ее или отвлечься от собственной тоски. Так или иначе, она подыграла Монти и прошипела, ткнувши его локтем в бок:

— Я споткнусь из-за тебя.

Во дворе Мехар собралась, сжала зубы и постаралась убедить себя, что все пройдет благополучно. В глубине души она все еще побаивалась Май, но та по крайней мере ее одобрила. Не пойдут же они на попятный теперь — ну конечно, не пойдут, на последнем-то этапе, даже если он решит, что она уродлива, как дикая свинья. Мехар прижала пальцы ко лбу, как бы ставя его на место, — откуда взялась у нее эта привычка, она уже и не помнила. Потом открыла дверь и вошла, опустив глаза. Все, что ей было видно, — это пол и странные меловые линии, уже истертые, которых она раньше как будто не замечала. Рука Монти, касавшаяся спины Мехар, направила ее к сиденью, и наконец, со всевозможной аккуратностью опустившись, она узнала справа ноги матери, а слева — сандалии и стриженные квадратом ногти отца. Перед ней оказался накрытый стол. Пустые стаканы, тарелки, все еще полные сладостей, чашечки с недоеденной фалудой[10].

Говорили о политике, и уже давно, потому что этот брак заключался в период кошмарного и непрерывного падения цен на зерно. Английские мельницы прекратили закупки, вице-короли одновременно повысили аренду, и местным фермерам приходилось продавать (разумеется, ушлым британцам) последнее золото, чтобы не потерять землю. По всей стране возникали антибританские марши и освободительные движения.

— Если они не образумятся, начнутся бунты.

У Мехар так колотилось сердце, что она почти ничего не слышала. Наверное, это он сказал. По голосу он был силен и уверен в себе, высок и красив. Интрига воображения!

— Куда ни пойди, всюду агитаторы, — продолжал он.

— Агитировать может кто угодно. А вот бороться — для этого действительно нужна храбрость, — произнес Монти.

— У тебя наверняка достанет храбрости за всех нас, — ответил сын Май, вызвав легкие смешки собеседников.

Встреча шла своим чередом, словно Мехар и не появлялась, пока Симран (как положено) не предложила сделать еще чаю, а Май (как положено) не отказалась, сославшись на то, что время летит, а ведь им нужно выйти скоро, чтобы не столкнуться с мусульманами, у которых сегодня их пресловутая Пятница[11]. Очевидно, этого знака и ждала Симран. Мехар почувствовала, как материнская рука обнимает ее плечи, и увидела, как пальцы с накрашенными ногтями берутся за край вуали. Симран открыла лицо Мехар, словно подняла занавес, а та на протяжении всего испытания боялась вздохнуть и прислушивалась, трепеща от волнения, не ахнет ли кто от ужаса, и молилась, чтобы этого не произошло. Симран оставила край вуали поднятым, и некоторое время все сидели в молчании; Мехар, все еще дрожа, так и сидела, уставившись в землю. Она знала, что не отважится поднять на него глаза. Позже Монти рассказывал, что в этот момент Май и ее сын обменялись одобрительными взглядами. Затем свекровь сказала:

— Я поговорила со священником. В будущем месяце звезды встанут благоприятно, предпочтителен семнадцатый день.

— Мы будем счастливы принять вас и вашего сына в любой угодный вам день, — с явным облегчением произнес Арвинд.

— Я подтвержу телеграммой, — сказала Май и сдержанно-хвастливо добавила: — Другие мои сыновья женятся тоже. Сегодня мы побывали еще в двух домах, оттого и приехали так поздно. Три свадьбы, одна церемония. Я пришлю весточку, когда определимся с датой.

— Как вам будет угодно, — повторил Арвинд, но теперь в его голосе чувствовалось легкое замешательство.

— Но моя сестра выходит за вас? — спросил Монти, а когда гости отбыли и Симран разбушевалась от его наглости, едва не схлопотал пощечину.

Старая ведьма (говорил он потом) открыла было рот, но сын опередил ее:

— Решение будет принято после совещания с младшими братьями. Но вам не о чем беспокоиться. Обещаю, ваша сестра выйдет за одного из нас.

Конец его речи сопровождался нервными смешками со стороны родителей Мехар.

Такой порядок вещей был не нов — далеко не нов, — но Монти возмутился и во время стычки с Симран сказал, что на дворе уже двадцатый век и, честное слово, Мехар имеет право знать, за кого выходит замуж.

— Она имеет право войти в почтенную семью, а это — почтенные люди из Кала-Сангхьяна. Неважно, кто будет ее мужем. И настоящий брат это бы понял.

Последние слова Симран произнесла с нехарактерной для нее язвительностью, отчего стало еще обиднее.

Начался новый месяц, семнадцатый день был все ближе, и в приготовлениях к нему — хватит ли одеял на случай, если гости замерзнут? подкуплены ли чамары[12], чтобы держались подальше от храма? — все мысли о том, за кем именно Мехар пройдет вокруг священной книги, были забыты. Да и