— Да, множество.

— А вы на каком-нибудь ездили?

— Нет.

— А вы много людей застрелили или взорвали?

— Льюис, дай папе доесть.

— Так вы застрелили их насмерть, или вы их взрывали?

— Льюис, никто сейчас не хочет говорить о таких вещах. Он видел, что они действительно этого не хотят. Тогда он решил переключиться на безопасные темы.

— Вам понравились отбивные?

— Отбивные — просто замечательные. Ты со мной согласен?

— Неплохие. А вам давали отбивные в пустыне?

— Обычно нет.

— А желе?

— Какой он разговорчивый, верно?

— Это далеко не всегда так. Просто он возбужден.

— Я вижу. Кушай, Льюис, и помолчи. Будь хорошим мальчиком.

Льюис к этому моменту уже закончил есть, но прислушался ко второй части отцовской просьбы и замолчал.

В его комнате было темно. Шторы были задвинуты, но с лестничной площадки через неплотно прикрытую дверь пробивался лучик света и падал на его кровать. Снизу доносились звуки радио и голоса его родителей, но о чем именно они говорили, он разобрать не мог. Он еще сильнее сжался в своей постели. Простыни были холодными. С лестницы послышались шаги мамы. Она вошла к нему в комнату и села на край кровати.

— Спокойной ночи, дорогой.

— Спокойной ночи.

Она нагнулась и поцеловала его. Он любил, когда она была так близко к нему, любил ее запах, но поцелуй получился немного влажным. Он почувствовал, что сейчас она дальше от него, чем обычно, и не знал, что и подумать об этом.

— Сядь, — сказала она.

Она обняла его и крепко прижала к себе. Ее блузка скользила по его лицу, ее кожа была теплой, а жемчужное ожерелье приятно касалось его лба. Ее дыхание знакомо пахло сигаретами и тем, что она пила, и этот аромат был таким же, как всегда. Он слышал, как бьется ее сердце, и чувствовал себя в полной безопасности.

— Все в порядке? — спросила она.

Он кивнул. Она отпустила его, и он снова лег.

— Что скажешь про папу? — спросила она.

— Теперь, когда он вернулся, мы будем настоящей семьей.

— Конечно. Попробуй запомнить, что не следует приставать к нему с расспросами о сражениях и тому подобных вещах. Люди, пережившие тяжелые времена, обычно не хотят разговаривать о них. Понимаешь? Ты запомнишь это, дорогой мой?

Льюис кивнул. Он не знал, что мама имеет в виду, но ему очень нравилось, когда она вот так доверительно говорила с ним и просила что-то сделать для нее.

— А папа придет, чтобы сказать мне спокойной ночи? Я не могу вспомнить, делал он это раньше или нет.

— Я спрошу у него. Ложись-ка спать.

Льюис закрыл глаза, а она вышла. Он лежал в темноте, вслушивался в голоса и звуки музыки, доносившиеся снизу, и ждал, когда к нему поднимется его папа, но потом вдруг заснул, очень быстро — так в комнате исчезает свет, когда закрывается дверь.

— Война закончилась? Закончилась! А у нас по-прежнему нечего, черт возьми, надеть, и нечего, черт возьми, поесть!

— Лиззи, не надо при ребенке.

— Он уже привык к моей ругани.

— Льюис, беги поиграй.

Льюис наблюдал за тем, как они собирались в церковь. Раньше он частенько лежал на маминой кровати, пока она одевалась, но отцу не нравилось, когда он приходил к ним в спальню, и поэтому через два дня после возвращения отца Льюису пришлось ограничиваться промежуточным пунктом — он останавливался на пороге их комнаты.

— Льюис! Уйди.

Льюис вышел. Он сел на верхнюю ступеньку и принялся сдирать краску со стойки перил. Отсюда ему были слышны голоса родителей.

— Ради Бога, Джилберт! Церковь!

— Я воспитан церковью.

— А я — нет?!

— Как видно, нет; похоже, что ты и твоя мамаша-язычница вместо этого отплясывали с друидами.

— Да как ты смеешь!..

Наступила пауза, потом раздался короткий смешок его матери. Они, должно быть, целовались. Льюис поднялся, съехал по перилам лестницы и вышел на аллею перед их домом. Здесь он принялся пинать камешки, дожидаясь родителей.

Маленькая церковь была сложена из кирпича и песчаника, небо очень низко нависало над ней и было полностью затянуто облаками. Вокруг по опавшим листьям бегала детвора, шаркая своими воскресными туфлями, а их родители общались, беседовали; последнее время это происходило не так спокойно, как раньше, потому что каждую неделю кто-нибудь возвращался домой, и еще одна семья представала здесь уже в новом, более полном составе.

Элизабет, Джилберт и Льюис вышли из машины и прошли в церковный двор; Льюис вырвал руку из руки матери и присоединился к детям, игравшим среди могил. Игра заключалась в том, чтобы поймать соперника, который старался добраться до дерева и при этом мог укрыться от погони на могильных плитах. Правила постоянно менялись, и никто никогда не пытался их сформулировать. Льюис был здесь одним из самых маленьких мальчиков. Еще был мальчик по имени Эд Роулинс, на два года старше его, и Льюис бросился с ним наперегонки к дереву. Эд водил, но Льюис обогнал его и теперь стоял у дерева, стараясь отдышаться, и смотрел на церковь.

Он видел девочек, игравших возле своих мам. Он видел, как с его родителями поздоровались Кармайклы. Он знал, что всем им уже скоро нужно будет заходить внутрь, и думал о холодных и жестких церковных скамьях, сидеть на которых было практически невыносимо. Его родители стояли, касаясь друг друга. Отец заметил его и подал ему знак рукой, Льюис оторвал руки от дерева и приготовился идти к нему, когда сбоку на него налетел Эд.

— Поймал!

— Нет.

— Поймал!

— Я уже все равно не играю.

— Нет, играешь!

Стараясь сбить Льюиса с ног, он толкнул его сбоку, а затем опасливо посмотрел по сторонам, ожидая, что Льюис может заплакать и привлечь к себе внимание. Льюис поднялся и посмотрел на свою слегка ободранную ладонь.

— Отвали, — сказал он и пошел к своему отцу.

— Льюис, веди себя хорошо. Это тебе не школа, а церковный двор.

— Да, сэр. — Он взял маму за руку.

— Привет, Льюис!

Льюис посмотрел на сияющие пуговицы форменного пиджака Дики Кармайкла, и этот человек ему не понравился. Он не понимал, почему мистер Кармайкл мог оставаться дома, в то время как его отец пошел на войну; ему не нравилось, что тот всеми командует и что опять будет начальником его отца. Льюис считал, что его отец сам должен быть для всех начальником.

— Хорошо, когда отец снова дома?

— Да, сэр.