— Успокойся, никуда я не еду.

«Я думала, мать или кондратий обнимет, или она сковородой любимой меня прибьет, или всю посуду переколотит, а тут тишина зловещая наступила — потрогать можно. Медленно обошла вокруг меня, руки в боки уперла, глаз прищурила…»

— Только посмей, дрянь, графского указа ослушаться. Ослушаешься — не дочь ты мне. Всю жизнь ты мне испортила! — Звук нарастал и нарастал, голос срывался на ультразвук. — Я костьми лягу, а за графа ты выйдешь! Титул… Поместье… Рента… Да как ты смеешь?!!! Да кто ты такая?!!!!!

«…Хороший вопрос — а правда, кто?»

Джурайя и сама не знала: того, что она подкидыш, от нее не скрывали — чтоб благодарна была, чтоб каждый день помнила, чем она матери с отцом обязана.

Нашли ее на меже, да так удачно нашли — что не пересказать. Отец — тогда еще просто Молчун, муж Мариссы-бездетной — с кумом по утренней росе косили на лугу, а тут возьми да и воткнись коса в землю. Возле тонкой шейки лежащего в траве ребенка. Не воткнись коса — и голова с плеч, у Молчуна ноги подкосились. Так, на полусогнутых, он и пошел к своему дому, неся дитя на вытянутых руках. В дом внес, а рук разжать не может, губы трясутся, головой мотает, мычит нечленораздельно… Хорошо кум подоспел — влил стакан настоечки в рот, и отпустило. Расслабился, поплакал, Мариссе, застывшей, как жена Лота, рассказал, как дитя нашел. Сбежалась вся деревня, пришел и Цень — он-то и сказал, что ребенка им небо послало, счастье это и дар небес — Джу Ра Йя, как говорят у них на родине. Так и назвали. А уж как счастлива была Марисса — двадцать лет всех богов молила, а так и не смогла даже и зачать ни разу, а тут такой подарок, действительно, дар небес, Джурайя, доченька. Ребеночек был прелестным, не больше месяца от роду, в ямочках и ниточках пухленькие ручки-ножки, мраморно-белая кожа, яркие губки и серьезные серые глазки.

Первые годы Марисса наслаждалась материнством, а потом началось…

Дочь росла смышленой и самодостаточной, пеленки перестала пачкать с полугода, басовитым криком оповещая о естественных потребностях, начав ползать, не лезла куда не надо и не портила чего не просят, спустя семь месяцев после своего чудесного явления встала на ножки, и через месяц уже ходила вразвалочку с важным видом по избе, таская под брюхом висевшего с обреченным видом кошака. В год девочка не заговорила. Не заговорила она и в два, и в три…

Соседи стали шептаться за спиной Мариссы — найденыш-то слабоумный, не зря на меже оставили. Сначала Марисса ждала — ведь бывает так, заговорит попозже. Потом впала в отчаянье, потом раскаялась, что не сдала в приют обузу, — стыда бы такого не натерпелась, а однажды, придя домой с утренней дойки, застала дома чудную картину.

— …ты не бойся, Молчун. Я мамке не скажу, что это ты ее любимую чашку расписную разбил, — говорил детский басок из-за приоткрытой двери.

«Вот шалопай! Опять соседский мальчонка у нас сидит — как медом намазано, хоть тряпкой гони», — подумала Марисса, перехватывая полотенце и заходя в комнату. За столом сидели Молчун, Джуня и… больше никого. Ну кошак. А говорил кто?!

— Джуня, Джуня, деточка, это ты сказала? Ты? Скажи маме! Скажи, я не буду Молчуна ругать, только скажи!

— Мамуль, ты чего голосишь? — невинно поинтересовалась негодница, как будто ничего ТАКОГО не произошло.

С тех пор все выселки знали, что Джуня — чудо ребенок, что она говорит как семилетняя и откуда все знает — непонятно, но о-о-очень интересно. И Марисса опять купалась во всеобщем внимании и уважении — как же, вырастила сиротку, выучила, ночей не спала, а ребенка выправила. Восторги поутихли через какое-то время, началась спокойная и довольная жизнь, пока не грянула беда…

Во двор гурьбой, с криками и ужасом в глазах вбежали дети.

— Тетя Риса! Тетя Риса! Джуня!.. Мы не виноваты!.. Мы к Ценю, а его нет! Джуня!.. Вот…

Из-за спин выдвинулся старшой старостин сын, протягивая находящийся в руках чей-то скелет — так сначала подумала Марисса, разглядывая явно человеческое, но неестественно тощее серое тельце, обвисшее на руках Кирина. Одежда была Джурайкина, но Джу — ладненькая пятилетняя девочка, с румянцем во всю щеку, крепенькими ножками, пухлыми ручками, а то, что держал в руках Кирин, не было ее Джуней. Ботиночки, в которые только сегодня утром Джуня еле запихнула ножки-подушечки, держались на одних завязках. Скелетик открыл глазки, и тут Марисса поняла, что это ее найденыш — на нее смотрели серьезные серые глазки, в глубине которых плескались боль и недоумение.

Пока искали Ценя, пока он колдовал над внезапно высохшим тельцем, староста выбивал из детей показания, и складывалась странная картина. Дети отправились по ягоды. И случись такому — из малинника выломился матерый медведь. Дети кинулись бежать, Кирин зацепился за корягу и растянулся во весь рост. Хозяин леса надвигался на стоящую столбом Джурайю. Кирин сорвал голос, крича, чтобы она бежала, пряталась, задерет ведь и не заметит, а Джу…

Сначала он заметил, как с ее пальцев стекает свет. Потом засветились ее глаза, потом заискрили и встали дыбом волосы, потом ослепительная вспышка… Когда Кирин снова мог видеть, он обнаружил выжженный круг земли, а на нем дымящиеся медвежьи кости и вот, Джуню, которая теперь такая… Мальчик рыдал не переставая, и рассказ о пяти минутах пережитого им ужаса растянулся на два часа.

Из светлицы вышел Цень. Его приговор был неумолим. Девочка будет жить, но у нее Дар, да такой мощи, что не каждый магистр магии вынесет, и следующий выплеск может унести ее жизнь. Она должна учиться не давать энергии изливаться, иссушая ее тело. Он, Цень, может учить ее контролировать себя, а пока — полный покой и о-о-очень питательная пища. И еще травки — Цень пообещал принести, научить заваривать, пошептать.

«Боги! Откуда этот дар на нашу голову?» — думала Марисса, выхаживая дочь. Она поправлялась медленно и как будто неохотно. За неделю первый раз встала по нужде сама и тут же слегла, попросила сладенького. Сладенькое было съедено подчистую свое, из дома старосты и окрестных соседей. Молчун ходил теперь в соседнее село и скупал мед и драгоценный сахар мешками. А Джуня его ела. Мешками. И куда только лезло? Тощая, под глазами черняки, глаза еще светлее стали. Привидение.

Прежней румяной малышки больше так и не появилось — вместо нее в доме поселилась резкая пацанка, целыми днями пропадавшая у знахаря и появляющаяся дома только поесть и поспать. В суждениях появилась категоричность и нетерпимость, не свойственная девочкам, и куда-то пропали все навыки домоводства, которым так старательно обучала ее мать, хоть и приемная, но все-таки любящая.

«Это Цень все», — думала Марисса, в раздражении кинув тряпку в обнаглевшего кошака. Кошак мяукнул и удалился с видом оскорбленной невинности. Сметаны жалко, жмоты.

Старый Цень был их местной достопримечательностью. Появившись лет двести назад в их выселках, он облюбовал себе заброшенный домик возле леса. Лечил зверье, домашнюю скотину, не отказывал и людям, но большой радости от этого не испытывал. Пошептав над наделами, избавил местных жителей от вредителей и сорняка с одним условием — новые делянки не разрабатывать, оставить лесу то, что ему принадлежит. Побрызгав по углам, подымив ароматными палочками, изгнал не только тараканов и клопов, но и невыводимых муравьев. Денег не брал, принимал еду, одежду, утварь. Так и жил один-одинешенек и уже два века не менялся. Все знали о том, что маги живут дольше людей, и только в их выселках убеждались в этом воочию вот уже несколько поколений.