Несколько поколений престарелых вдовушек пытались остаться у крепкого и умного старика на хозяйстве, но ни у одной это так и не получилось. Цень всегда был добродушен и отзывчив, не чурался людей, и лишь иногда кому-нибудь вдруг приходило в голову — а что они знают о Цене? Бывало шел человек с целью расспросить знахаря — о жизни, о родине, как в их глуши оказался, почему остался. Много вопросов роилось в голове, а как входил в калитку, из головы все напрочь вылетало. Старый Цень радушно встречал гостя, расспрашивал о его житье-бытье, и, сам того не ожидая, гость вываливал на старика ворох своих проблем — корова не доится, слива на ветке гниет, жена от супружеского долга уклоняется, хворают дети и т. д. и т. п. Цень выслушивал внимательно, головой качал, цокал языком и давал на редкость дельные советы, а то и снабжал заветной бутылочкой с зельем и напутствиями: что побрызгать, как полить, в какую пищу добавлять. Уходил гость в состоянии эйфории, свято веря в светлое будущее и совершенно не помня того, о чем хотел расспросить хитрого выходца из Поднебесной.

За два века Джу была единственной, кого старый знахарь сам захотел учить. Нередко односельчане наблюдали возмутительную картину, как хрупкий ребенок бежал в гору с двумя ведрами воды, обливаясь потом, а потом выстаивал на солнцепеке в странной позе, напоминающей цаплю на болоте, часами, не шевелясь. Ранним утром по росе можно было наблюдать, как старый да малый выделывали всякие кренделя руками, переступая ногами, и ДАЖЕ как Джу нападала на Ценя с палкой на манер меча, дубинки или боевого шеста.

Марисса с ума сходила — плакалась в жилетки всем соседям, что у всех дети как дети, а у нее — малахольная скелетина. Посмотришь на дочек своих товарок — сидят чинно, кто с пяльцами, кто с бисером, кто со спицами. Разговоры о мальчиках да о чудесах всяких ведут. В САРАФАНАХ! А эта… В штанах и рубахе, волосья острижены — мешают, мол! — то с отцом на охоту, то с Ценем за травами, то на занятия свои. Наказание. Правда, школу при храме Едином посещала исправно каждую зиму, читать, писать и считать за год выучилась едва ли не лучше своих учителей и в свободные вечера сидела, уткнувшись в храмовые свитки-летописи с лучинкой, а бывало, так сидя и засыпала.

После того страшного дня — инициации, как назвал это Цень, — девочку язык не поворачивался называть как прежде — Джуня. Незаметно для всех Марисса стала звать непокорное чадо Райкой, а дети с подачи Ценя — Джу.

Как сейчас девушка видела эпизоды своей жизни, связанные с Даром, — не сбылись прогнозы Ценя, выплески не убивали Джу, а только выпивали их нее все соки, отчего она всегда была малокровной.

В восемь лет, когда на выселки напали доведенные нищетой крестьяне соседского графства, Джу спалила старый сарай учителя Ценя, с которого начали грабеж бандиты-неудачники, на свое несчастье решившие заодно и надругаться над девочкой, перебиравшей травы для просушки в том самом сарае. Цень нашел ее на пепелище среди девяти обугленных скелетов и сам выхаживал в течение седмицы.

А когда Джу было одиннадцать, стоявший на опушке табор цыган присмотрел эту удивительную девочку — легкую на ногу и ловкую, как мангуст. Хотели силой увезти — а потом драпали врассыпную от полыхающих кибиток. Ее искали сутки всей деревней, а девочка заползла под корни старой сосны и хоть из пушки пали — не проснулась. Так сонной и принесли к Мариссе, которая уже привычно вливала в рот падчерицы мед — ложку за ложкой, пока глаза не откроет.

В пятнадцать она влюбилась и как-то застала предмет своего тайного чувства за амбаром с более удачливой и более фигуристой соперницей. Тогда выплеск удалось остановить в зародыше, но после того как парочка наблюдала истекающие светом руки и искрящиеся волосы Джурайи, смотрящей на них белыми глазами, паренек остался седым в свои семнадцать, а девица и по сию пору заикается. На Джу вид мокрых портков героя девичьих грез произвел неизгладимое впечатление, и с тех пор о парнях она говорила с некой долей презрения.

Именно тогда она первый раз заговорила с матерью о том, что хочет стать ученицей мага, впервые после выплеска добравшись до дома на своих, хоть и трясущихся, двоих. Конечно, Марисса и слушать не захотела — ведь при таком раскладе все ее мечты шли прахом, и первый серьезный разговор дочери с матерью закончился первым серьезным скандалом с битьем посуды (со стороны матери) и все-таки прорвавшимся выплеском и сгоревшим обеденным столом (со стороны неблагодарной дочери). В тот раз дочь выхаживал Молчун, укоризненно сверкая очами из-под кустистых бровей то на беспомощную дочь, то на пылающую благородным гневом жену.

А теперь вот ЭТО, будь оно неладно…

Джу устроила походную постель из мягкого мха под корнями уже такого родного старого дерева и усмехнулась, глядя на звездное небо, перечеркнутое корявыми ветвями лесного исполина. Как она ловко провернула свой побег — душа радуется. Сделала вид, что дала себя уговорить, в карету села, а когда в лес заехали — дала волю чувствам. Весь гнев на старого развратника графа, на склочную самодуру Мариссу, на тупых исполнителей графской воли вышел без остатка в виде мощного выплеска, спалившего карету. И пока эти идиоты бестолково метались в попытках потушить факел, Джу тихонько откатилась в кустики около дороги — бежать сил не было. Даже просто оставаться в сознании сил не нашлось. Графовы прихвостни даже искать ее не стали — решили, что заживо сгорела, оседлали лошадей и только их и видели. Вот дурни, даже не проверили остов кареты на предмет останков невинно убиенной невесты. А так им и надо — думать надо, к кому на службу идешь.

Лорд Корбин

— Убью, зарежу и закопаю, — маг говорил совершенно спокойно — чувствовалось, что гнев свой он давно уже выплеснул и теперь просто выговаривается, снимая раздражение.

Лик его совершенно не боялся, впрочем, не боялся он графа никогда — ни сейчас, ни раньше, когда они вместе шли в атаку и Корбин, совсем еще молодой тогда, с какой-то злорадной усмешкой на бесстрастном обычно лице рубил в лапшу противников вдвое старше и вдесятеро опытней, ни в минуты, когда маг был обуян гневом. Слишком хорошо знал Лик старого товарища и прекрасно понимал: никогда тот не поднимет руку на человека, которого считает членом семьи и уважает. Холуев — да, ни в грош не ставит, их жизнь для него стоит не больше, чем жизнь какой-нибудь лягушки (хотя лягушек, кстати, маг бережет — полезными животными считает), но за своих он готов в огонь и в воду. Да, характер у Корбина не сахар, может вспылить, наговорить всякого — и извинится потом, причем совершенно искренне. Такой уж у него характер — бешеный, вспыльчивый, скрытый до поры за маской ледяного презрения к окружающим. Но есть грань, которую маг не переступал никогда, и поэтому Лик не боялся его совершенно. Хотя Лик — это ведь тоже для своих, уже давно он виконт Ликтер ля'Пласса — постарался старый друг, выбил у короля титул, говорят, чуть ли не с ножом к горлу подступал. Лик, кстати, допускал, что и вправду с ножом — если прежних королей маг уважал, то нынешнего, внука того, при котором они оба начинали службу, как-то не очень.

Хотя, конечно, это все лирика — скорее всего, тряхнул маг мошной, благо жаба его домашним животным никогда не была, и просто купил для друга титул у вечно нуждающегося в деньгах королька. В принципе, так же он хотел поступить и в случае с невестой — дворянину на простолюдинке жениться невместно, ему в потомках породу сохранять положено. Как лошадей разводить, право слово. Вот и приходится искать обходные пути, иначе будь ты семь раз смел и десять — талантлив, но родился крестьянином — крестьянином и помрешь. Корбин Лику рассказывал, что читал в старых книгах, как дворянами становились — мол, все это чушь насчет белой кости да голубой крови, все мы из одного теста слеплены. Ну да Лик и сам это знал — насмотрелся на раны и простых солдат, и дворян. Одинаково от боли кричат, и умирают тоже одинаково. Так вот, рассказывал ему Корбин, что раньше, когда предки их пришли в эти места и смели живших здесь варваров… А может, и не варваров вовсе, руины древних городов до сих пор поражают величием… Так вот, в те времена все были равны. Ну или почти равны, потому как одними богами даны рост и сила, другие умны, а третьи от рождения слабы и духом, и телом, да и умом тоже слабы. Таким, конечно, никогда не подняться, но все-таки изначально шансы на взлет у людей были примерно равными.