Наконец раздался знакомый, родной голос.

— Мама, — прошептал он, — ты извини, что я не звонилпоследние два дня. Я сейчас в Риге, только что прилетел.

— А мы ждали твоего звонка, — ответила мать. — Между прочим,у нас уже третий час ночи, и мы с отцом очень перепугались из-за твоего звонка.

— Извини, — пробормотал Дронго, — мне просто захотелосьуслышать твой голос. Ты помнишь, как привезла меня в Ригу в семьдесят девятом?И разрешила остаться одному? Помнишь?

— Конечно, помню, — матери уже перевалило за восемьдесят, ноголос у нее был по-прежнему молодой, задорный. Она до сих пор преподаваластудентам, помня каждого из своих выпускников в лицо и по имени.

— Если ты в Риге, то навести семью моих знакомых, —попросила мать, — ты ее помнишь. Это Сюзанна Силивесторовна Яковлева. Она быларектором университета. Помнишь, как они приезжали к нам в Баку в восьмидесятыегоды? Ты должен их помнить. У нее было трое внуков.

— Обязательно позвоню. У меня есть их телефон.

— Она, наверно, уже умерла, — вздохнула мать, — но ты можешьнавестить ее дочь и внуков. Ты меня слышишь? Передай им от меня привет.

— Передам. Я хотел сказать спасибо.

— За что?

— За все. И за то, что тогда оставила меня одного. И за то,что верила в меня. И вообще за все.

— Какой ты стал сентиментальный! — удивилась мать. Но по ееголосу было понятно, что ей приятно слышать такие слова. — Береги себя. Было быгораздо лучше, если бы ты привез Джил и детей к нам. Мы по ним очень скучаем.

— Привезу. Конечно, привезу. Передай привет папе. Как онсебя чувствует?

— Прекрасно. Если ты будешь чаще звонить, то мы будемчувствовать себя еще лучше.

— До свидания, — Дронго улыбнулся и положил трубку. Теперьему стало гораздо легче.

Утром на такси подъехала Лилия Краулинь. Она была одета втонкую бордовую водолазку, клетчатую юбку и темную куртку, делавшую ее моложена несколько лет. Дронго, уже успевший позавтракать, встретил ее в холле отеля.И поцеловал ей руку. Она грустно усмехнулась.

— Я думала, что такие знаки внимания уже не для меня.

— Вы хорошо держитесь, Лилия, — честно признался в своихвпечатлениях Дронго. — Может, вам лучше поехать куда-нибудь в известныйонкологический центр и попытаться узнать, каковы шансы на операцию?

— Я уже узнавала, — ответила она, — на Каширке в Москве и вЛондоне. В Москве дают десять процентов, но говорят, что это очень сложно. ВЛондоне считают, что нет ни одного шанса. Единственное, что утешает — я не будуничего помнить и чувствовать, когда начнется последняя стадия. Западные врачивообще всегда говорят открыто и прямо. Я их понимаю. Возможно, так честнее.

— Тогда не будем больше об этом говорить, — предложилДронго, — давайте пройдем в центр города, и вы покажете мне особняк, где жилотец вашего мужа, и заодно более подробно расскажете мне о вашей жизни сАрмандом, если, конечно, вы сможете это сделать.

— Я все смогу, — сказала она, — я уже свое переболела.Иногда мне казалось, что такая боль, которая разрывала меня, была почтифизической. Никакая опухоль в мозгу не сравнится с этой пыткой.

Они вышли из отеля и направились к мосту.

— Пройдемте пешком, — предложила Лилия, — здесь недалеко.

— Хорошо, — согласился Дронго. — Итак, давайте начнем попорядку.

— Мы познакомились в семьдесят третьем году, — начала Лилия,— мне было тогда девятнадцать лет. А ему уже двадцать четыре. Вы бы видели еготогда! Молодой, задорный, красивый, с копной рыжих волос. В него влюблялись всенаши девушки. Мы встретились с ним на празднике песни, посвященном столетиюэтого праздника в Латвии. Какими молодыми и наивными мы тогда были! Я сразуобратила на него внимание. Было заметно, каким авторитетом он пользовался средитоварищей. Мы как-то сразу потянулись друг к другу.

Уже потом я узнала, что он был женат и развелся. Но менятогда это не остановило. Его жена к тому времени во второй раз вышла замуж.Знаете, я ничего не хочу сказать плохого, но есть дамочки, которые умеютнаходить мужей. Вот Визма и была такой. Ее второй муж оказался сотрудникомМинистерства торговли, потом даже стал заместителем министра. Он был старше еена целых восемнадцать лет. Потом она нашла еще одного, тоже ответственногоработника, который позже превратился в успешного бизнесмена. Сейчас у нее ужечетвертый муж. Но одна-единственная дочь от Арманда. Как-то не оченьсправедливо.

Дронго не стал комментировать ее высказывание.

— Сейчас его дочери Лайме уже тридцать четыре, — сообщилаЛилия. — Мы всегда были больше подругами, у нас с ней разница в возрасте всегошестнадцать лет. И хотя Лайма у нас никогда не жила, мы с ней частовстречались. Сейчас у нее двое очаровательных мальчиков. Старший сын — копияАрманда. Мне бывает так приятно находиться у них в гостях. Ему уже восемь. Амладшему пять. Но с матерью у Лаймы всегда были напряженные отношения. Армандпостоянно помогал дочери, заботился о ней.

— Простите, что спрашиваю. А почему у вас с Армандом не былодетей?

— Не знаю. Мы оба проверялись у врачей. И он, и я. Никакихотклонений. Понятно, что у него они вообще не могли не быть, ведь у него быладочь. Меня тоже находили абсолютно здоровой, но детей у нас не было. Вернее, уменя было два выкидыша. А потом врачи сказали, что я не смогу родить. Вотвидите, я вам соврала. Не все в моей жизни было так уж безоблачно.

Они вышли на мост. Поднялся легкий ветер.

— Вы не простудитесь? — машинально спросил Дронго и вдругпонял, как бестактны его слова.

— Надеюсь, что нет. Простуда мне уже не угрожает, — Лилияеще могла шутить в этой ситуации.

— Простите. Я задал глупый вопрос.

— Нет, ничего. Мне даже нравится, что вы относитесь ко мнепо-человечески. В общем, мы поженились, а через несколько лет он сталсекретарем Центрального Комитета комсомола республики. Между прочим, на нашейсвадьбе были все руководители тогдашнего латышского комсомола — Плауде, Медне,Рейхманис. Мы все тогда верили в будущее. Все нам казалось прекрасным. Этобыли, наверное, лучшие годы не только для нас с Армандом, но и для всего нашегонарода. Хотя сейчас говорят совсем иное. В восемьдесят пятом мы уехали вШвецию, он получил назначение по линии «Внешторгимпорта», потом работал вФинляндии. Все время рвался обратно в Латвию, говорил, что здесь его настоящееместо, писал письма, чтобы его отозвали обратно. Горячо поддерживал Горбачева,очень верил в перестройку. А потом начал разочаровываться, тяжелоразочаровываться. В начале девяносто первого нас наконец перевели обратно вРигу. Арманду предлагали большие должности в центральном аппарате партии, но онотказывался. Работал секретарем парткома в латышском отделении «Внешторга», апотом наступил август девяносто первого. Вы помните, что тогда творилось? Унего были большие неприятности, его чуть не посадили. Арманд всегда был честными порядочным человеком, говорил обо всем открыто, ничего не боялся.