— Было ужасно, — повторила Ингрида. — Меня потом много раз вполицию вызывали. И в прокуратуру. Я все время об этом рассказывала. Два года.А потом Лилия жаловалась, и меня снова вызывали. Она не на меня жаловалась, номеня все время звали на допросы. И тогда мы с мужем решили переехать сюда, кнашим родителям.

— Вы долго работали с Армандом Краулинем?

— Долго. Да, долго. Почти два года. Он был очень хорошийчеловек.

— Вы принесли письмо, в котором содержались финансовыепретензии к его фирме?

— Да. Они хотели, чтобы мы раньше срока погасили наш долг. Убанка тогда были большие проблемы.

— Он знал о письме?

— Конечно, знал. Мы получили его вечером, но я ему прочлаего по телефону. И он сказал, чтобы я не оставляла его в офисе, а взяла домой,а завтра передала ему. Мне казалось, что он хотел сразу поехать в банк.

— Как вы считаете, он мог из-за этого решиться насамоубийство?

— Я не знаю. Но полиция говорит, что это было самоубийство.

— Нет, не полиция, как вы считаете?

— Не знаю, — растерялась Ингрида, — у нас все говорили, чтоКраулинь не мог такое сделать. Но я сама все видела. И в доме никого, кроме нас,не было.

— И вы ничего подозрительного не заметили?

— Нет. Ничего. Но Лилия нам не верила. Она до сих порсчитает, что ее мужа убили.

— Понятно. Когда погиб Арманд Краулинь, главой фирмы сталего заместитель? Верно?

— Правильно. Нам было очень тяжело, но Пиесис очень многоработал. Он сохранил фирму.

— Вы работали секретарем Арманда и должны были знать еголучше других. У него были враги?

— Врагов не было. Но были люди, которые его не любили.Многие не любили. Он ведь всегда говорил то, что думал. А это многим ненравилось. Когда все писали, что у нас была оккупация, Арманд выступал иговорил, что это неправда. Когда все ругали советскую власть, он говорил, чтобыло много плохого, но и много хорошего.

— Наверное, справедливо, — заметил Дронго.

— Тогда нельзя было такое говорить, — убежденно заявилаИнгрида, — и сейчас нельзя.

— Ну, это не совсем враги. Это скорее люди, расходящиеся сним в своих политических взглядах. А других врагов не было? Может, вы кому-тоеще были должны или вам были должны?

— Таких врагов не было, — твердо ответила Ингрида.

— Вы видели записку, которую он написал?

— Да, она лежала на столе, и я ее прочла.

— Что там было написано?

— «Мне очень жаль». Я и сейчас это помню.

— Это был его почерк?

— Конечно. Они потом отправили записку на экспертизу. Этобыл его почерк.

— Где на листе были написаны эти слова? Сверху, в середине,внизу, где?

— Сверху. На самом верху. У него был очень хороший почерк, яего сразу узнала.

— На большом листе фраза была написана на самом верху? —уточнил Дронго.

— Да. Он написал «Мне очень жаль». И поставил точку. Я самаэто видела.

— Вы должны были знать манеру его письма. Как обычно онписал письма? Сразу начинал сверху или чуть отступал?

— Сразу сверху, — ответила Ингрида.

— Вы видели это письмо. Вспомните, может, он хотел ещечто-то дописать. Может, он собирался написать большое письмо?

— Но там была точка.

— Забудьте про точку. Скажите — такое могло быть?

— Да. Но он больше ничего не написал.

«Упрямый нордический народ эти латыши», — подумал Дронго снекоторым сарказмом. Они верят только фактам и не хотят допускать никакихпредположений. Может, так и нужно? Ведь он сам тоже исповедовал принцип Оккама:«Не умножай сущее без необходимости».

— У него могли быть связи на стороне?

— В какой стороне? — не поняла Ингрида.

— У него могли быть любовницы?

— Нет, — она испуганно всплеснула руками, — нет, нет,никогда. Он так любил свою жену. Вы знаете, он очень нравился женщинам, ноникогда не изменял своей Лилии. Нет, такого не могло быть.

— Все ясно. Какая у него была машина, вы не помните?

— Конечно, помню. Две машины. «Мерседес» и «Рено». Но этихмашин у Лилии нет. Она отдала их дочери Арманда Лайме.

— Вы были знакомы с Лаймой? Она приходила к отцу?

— Только один раз. Что-то просила. Я слышала, как ониразговаривали.

— Он выполнил ее просьбу?

— Не знаю. Но она ушла очень довольная.

— И еще один вопрос. Вы поднялись на второй этаж вместе сРябовым. У него был протез на ноге? Ему ведь трудно было быстро подниматься?

— Не быстро, — согласилась Ингрида, — очень медленно.

— А сам Рябов мог убить вашего бывшего шефа?

— Нет, — ответила она, снова испугавшись. — Он совсем старикбыл. Нет, нет! И он не справился бы с Армандом. Такого не могло быть.

— Понятно. — Дронго еще раз посмотрел на ее фотографию вмолодости. Неужели и сам он также сильно изменился за последние годы? Или самимы не замечаем этих изменений? — Спасибо вам, Ингрида, — поднялся Дронго, —простите, что вас побеспокоил.

— Ничего, — легонько вздохнув, ответила она. — Я слышала,что Лилия тяжело больна. Мне ее так жалко! Они так любили друг друга. И онаникогда не верила в его самоубийство.

Дронго вышел из дома, вернулся на станцию. Его наблюдателянигде не было. Он сел в электричку, направляющуюся в Ригу, и почти весь путьобратно переходил из вагона в вагон и даже сменил электричку, выйдя на одной изпромежуточных станций. Все было в порядке, никаких наблюдателей нигде не было.«Старею, — подумал Дронго, мрачно вспоминая портрет молодой Ингриды. — Наверное,показалось».

Он даже не мог предположить, какие события ждали еговпереди.

Пообедав в отеле, Дронго решил, что может поехать на встречус Интом Пиесисом. На часах было уже около пяти. Достав телефон, он набрал ужезнакомый номер Лилии Краулинь. На этот раз ему ответил незнакомый мужскойголос, говоривший по-латышски. Дронго нахмурился, неужели она ему что-то несказала? И поинтересовался, с кем говорит.

— Вы меня не узнали, — перешел на русский племянник Лилии. —Она сейчас спит, а мы приехали с моей матерью ее навестить. Подождите, моя мамахочет с вами поговорить.