Чарльз считал их непрактичными глупцами. Они мечтали о некоем сельскохозяйственном рае, где могли бы выращивать сахарный тростник, табак, хлопок или даже заниматься весьма прибыльным производством шелка. Чарльз смотрел на вещи более реалистично. Прибрежные земли Каролины были слишком сырыми для хорошего земледелия. Летом здесь царила невыносимая духота, в которой могли выжить только самые выносливые. В настоящее время благополучие в колонии, каким бы оно ни было, можно было обеспечить только из трех источников. Пушнина, которую как раз возили через факторию Чарльза. Скотоводство. И еще одно, новое для него дело, которым он занялся не так давно: доставка из глухих районов живого товара под дулом пистолета.

Индейцев для рабовладельческого рынка.

* * *

Нельзя сказать, что Чарльз де Мэйн приехал в эти края прибрежных болот и песчаных холмов, потому что ему здесь понравилось или он счел здешнюю жизнь выгодной для себя. Они с Жанной просто бежали сюда из долины Луары, где Чарльз родился четырнадцатым герцогом в своем роду.

Ему еще не исполнилось двадцати, когда он женился и начал управлять семейными виноградниками. Несколько лет супруги жили душа в душу, и беспокоило их лишь то, что Жанна никак не могла зачать. Но потом религиозная вера их предков разрушила их жизнь.

Когда Людовик XIV в 1685 году отменил Нантский эдикт, неустойчивое перемирие между французскими католиками и протестантами закончилось. Как и все другие отчаянно гордые гугеноты, а в гордецах некоторые французы видели лишь изменников, Чарльз де Мэйн и его жена оказались под угрозой расправы, которая уже очень скоро последовала на их родине. Когда начался террор, любые попытки покинуть страну стали считаться серьезным преступлением. И все же, как и сотни других гугенотов, де Мэйны втайне строили планы бегства.

В деревне рядом с величественным родовым замком де Мэйнов жил некий законник по фамилии Эмильон, который прекрасно умел скрывать за благочестивой внешностью свою алчность и лживость. Он отлично знал, какую выгоду можно извлечь от продажи в Англии великолепных красных и белых вин, что производились на винодельнях де Мэйнов, и очень хотел заполучить их, поэтому и нанял одного конюха, чтобы тот докладывал ему о каждом шаге его хозяев.

Чутье подсказывало Эмильону, что де Мэйны могут попытаться сбежать, и действительно, вскоре конюх донес ему, что заметил некоторые приготовления. От Эмильона только и требовалось, что шепнуть словечко в нужном месте. В ту ночь, когда де Мэйны бежали, их экипаж был всего в полукилометре от замка, когда за ними пустились в погоню солдаты.

Чарльз обнял испуганную жену и шептал ей нежные слова, чтобы отвлечь от мрачных мыслей, ведь все знали, что арестованных еретиков-протестантов подвергали пыткам, чтобы вынудить их отказаться от своей веры. Одного их соседа, тоже гугенота, поймали, когда он уже направлялся к побережью, и он умер под пытками.

Молодого аристократа и его жену продержали в тюрьме семнадцать дней. Их допрашивали с помощью ножей и раскаленного железа. Мучителям так ничего и не удалось добиться, вот только несчастная Жанна все время кричала и плакала.

Они бы так и сгинули в подземелье Шалона, если бы не дядя Чарльза, живший в Париже. Будучи прирожденным политиком, свою веру он мог менять с той же легкостью, с какой менял атласные камзолы. Он знал нескольких влиятельных людей, чьи католические убеждения не распространялись на их кошельки. Дядя не поскупился на взятки, и в результате одна из дверей темницы оказалась незапертой. Чарльз и Жанна де Мэйн бежали из Нанта в трюме утлого рыбачьего суденышка, которое едва не затонуло в бурных водах Ла-Манша.

В Лондоне другие беженцы-гугеноты посоветовали им отправиться в Каролину. Эта колония славилась своей религиозной терпимостью, что делало ее чем-то вроде рая для людей их веры. Несколько месяцев спустя, измученный жарой и надменностью, с которой его встретили за океаном, молодой аристократ уже начал задумываться, стоило ли это путешествие, да и сама жизнь, таких усилий. Чарльстон вовсе не обязательно должен стать счастливым местом для всех, кто носит имя Чарльз. Во всяком случае, тогда он думал именно так.

* * *

Он упростил свою фамилию до просто Мэйн, показывая тем самым, что начинает все сначала в новых краях. Мало-помалу его пессимизм стал развеиваться. В Каролине он был свободен от многих правил, которые раньше диктовал ему его титул. И в этом Мэйн видел большое преимущество.

Он пережил пытки – об этом свидетельствовали шрамы на его груди и ногах – и бедность тоже намеревался пережить. Завистливый и жадный законник украл его земли и его имение – что ж, у него будет другая земля и новый прекрасный дом. Или у его потомков. Вот только если Жанна все-таки подарит ему наследника.

Бедняжка Жанна… Ее чудесные серые глаза остались такими же ясными, как прежде. Но узкая седая прядь, белевшая в ее золотистых волосах, напоминала о тех страданиях, которые она перенесла в тюрьме. Не изменилась и ее нежная девичья улыбка, и милая привычка мурлыкать и смеяться в ответ на любой серьезный вопрос. Иногда она узнавала мужа, но думала, что они по-прежнему живут во Франции. Ее разум не так успешно справился с испытаниями, как ее тело.

Потеря рассудка не остудила ее страсть. Но она по-прежнему не могла понести. Это мучило Чарльза, он понимал, что уже не молод, а наследника все нет. В тридцать лет мужчина начинает стареть, а в сорок ему уже могут сказать, что он прожил долгую жизнь.

Усилия по организации собственной маленькой фактории возле переправы на реке Купер близ Чарльстона изменили Чарльза и внешне. Он уже не был похож на аристократа. Конечно, он был все так же высок и слегка сутуловат из-за большого роста, но нищета, тяжелая работа, изнуряющая бессонница и постоянное напряжение не могли не отразиться на его облике.

Его улыбка, когда-то открытая и беспечная, теперь, в те редкие моменты, когда она появлялась, казалась неискренней и даже жестокой. Глядя на этого человека, никто ныне не смог бы угадать в нем потомка древнего аристократического рода. Ездил он на тщедушной маленькой лошаденке, которая с трудом выдерживала его вес. Можно сказать, он превратился в безжалостную пародию на себя прежнего.

Он даже едва ли был похож теперь на белого человека. Карие глаза, длинные, почти до середины спины, темные волосы, перехваченные красным кожаным шнурком. Такая же смуглая кожа, как и у любого из тех восьми закованных в цепи полуодетых людей, что плелись за ним. Несмотря на очень жаркое весеннее утро, Чарльз был одет в длинные штаны из оленьей шкуры и безрукавку из старой потрескавшейся кожи. Из-под вышитого бисером ремня торчали рукоятки двух заряженных пистолетов и двух ножей. Мушкет он держал в руке. Любой работорговец знал, что должен быть осторожен и уметь хорошо стрелять.

Это была его четвертая экспедиция в деревни индейцев чероки у подножия гор. Если бы время от времени он не продавал нескольких индейцев, его торговое предприятие давно потерпело бы крах. Маленькая фактория у реки просто не могла принести достаточного дохода, хотя перекупщики из Чарльстона и покупали все меха, которые Чарльзу удавалось получить у тех же племен, на которые он совершал набеги в других случаях.