Аня и Ирина обожали поесть, причемпредпочитали жирные, тяжелые блюда – гороховый суп из копченых ребрышек,свиные отбивные, жаренную на сале картошку, шоколадное мороженое, взбитыесливки, бананы… Всю еду они щедро сдабривали сливочным маслом и топили вмайонезе. Никаких переживаний по поводу фигуры мои хозяйки не испытывали и соспокойной душой ложились в кровать с коробкой конфет. Печень у них, очевидно,была из железа, а желудок – из оргстекла, потому что, поглотив невероятноеколичество жратвы, они никогда не жаловались на неприятные ощущения и не пилигорстями ношпу, мезим или фестал. Да и цвет лица у них был нежный, персиковый,свидетельствующий о великолепном пищеварении.

Борис Львович мучился гастритом, для него язаваривала скользкие кашки и готовила в термосе отвар из кукурузных рыльцев.

Аня и Ира с восхищением смотрели фильмы сострельбой и погонями, впрочем, не брезговали они и порнушкой. Борис Львовичнаслаждался фильмами Бергмана и Люка Бессона.

Дамы с упоением поглощали любовные романы,обожали желтую прессу типа «Скандалов», «Мегаполиса», «СПИД-Инфо». А Ляминдержал на прикроватной тумбочке томик Чехова и газету «Коммерсантъ».

И так во всем. Женщины ложились спать водиннадцать, а художник засиживался до двух, Аня могла три дня подряд носитьодну и ту же кофточку, Борис Львович мылся по сто раз на дню… Оставалось лишьудивляться, как они вообще свели знакомство друг с другом и ухитрились прожитьвместе почти пять лет.

Впрочем, думается, Борис Львович простонаходился у Ани на содержании. Его непонятные картины в темно-серых тонахвызывали у меня чувство вселенской тоски. Несколько раз к художнику при мнеприходили покупатели, но спустя полчаса они прощались, так ничего и не купив.Очевидно, произведения Бориса Львовича навевали меланхолию не только на меня.

У Ани же дела шли прекрасно. Надо сказать, чтоона при ближайшем знакомстве оказалась не такой уж противной, просто плоховоспитанная бабища, которой неожиданно попер фарт.

Ирина заканчивала школу. К слову сказать,отчима она на дух не переносила. Но он сам во многом был виноват. Например, наднях, когда Ирина вышла к завтраку в обтягивающем ярко-красном платье, синихколготах и нежно-зеленом жакете, Борис Львович робко проблеял:

– Мне кажется, детка, ты одета слегка нев тон.

– Ну и что теперь, в коричневом ходить,как разные придурки? – окрысилась Ирочка.

– Нет, – не успокаивался«папенька», – просто сними либо колготы, либо жакет, а то ты похожа напопугая.

– Теперь так носят, – буркнула Аня,набивая рот жирной сырковой массой.

– Ага, – хмыкнул муж, оглядываяприкид жены.

В тот день мадам Ремешкова нарядилась вядовито-лазурное платье с розовым кантом и оранжевый пиджак, на лацканекоторого белела искусственная орхидея.

– Не нравится? – ухмыльнулась Аня.

– Нет, – отрезал супруг, –выглядит отвратительно, и потом, с твоей фигурой просто нельзя носить ничегоподобного. Пойми, женщины скрывают недостатки, а ты их выпячиваешь.

– У меня нет недостатков, –хихикнула Аня и навалила себе гору из яичницы с беконом и жареным луком.

– Ладно, – вздохнул художник, –пойду работать.

Легким, неслышным шагом он вышел в коридор.Ирина проводила скептическим взглядом его худую, слегка сутулую фигуру ипо-детски бестактно спросила:

– Мам, а за каким чертом ты с ним живешь,ну какая от него, козла, польза?

Через четыре дня я доложила Cене, что заданиевыполнено. Собственно говоря, поймать Бориса Львовича оказалось проще простого,как конфетку у малыша отнять.

Утром Ирина уехала в школу, Аня отправиласьинспектировать свои торговые точки. Я же подошла к художнику, потупивглазки, и заныла:

– Борис Львович, очень вас прошу…

Живописец оторвался от мольберта, отложилперемазанную серой краской кисть и спросил:

– Что случилось, голубушка?

– Да сын руку сломал, надо везти вбольницу. Отпустите меня, пожалуйста. Обед готов, ужин тоже, а к семи явернусь.

– Конечно, душечка, – воскликнулхозяин, – что за вопрос, естественно, езжайте! Ребенок прежде всего. Зачемвам вечером возвращаться, я предупрежу Аню.

– Пожалуйста, – тихо произнеслая, – не говорите Анне Николаевне ни слова, она у меня из зарплаты вычтет,а деньги знаете как нужны! Ну, пожалуйста, хозяйка не узнает, умоляю вас.

Борис Львович замахал руками:

– Только не плачьте. Конечно, бегитескорей, я буду нем, как могила.

– Вот только пол на кухне вымою, –пообещала я и понеслась по коридору.

Через пару минут на базе заморгала зеленаялампочка, и я поняла, что птичка попалась в западню. Художник явно звонил своейдаме сердца, чтобы сообщить об удачно складывающихся обстоятельствах.

Спустя четверть часа я крикнула:

– Борис Львович, меня уже нет!..

– Давайте, душенька, – отозвалсяхудожник, – только помните, что Анюта в восемь явится.

Я демонстративно громко хлопнула дверью, вышлана лестничную клетку, но вместо того, чтобы спуститься на первый этаж,поднялась на один пролет и устроилась на подоконнике.

Время шло, наконец с шумом приехал лифт,раздалось бодрое цоканье каблуков, потом послышалась трель звонка, и приятныйдевичий голосок спросил:

– Боренька, а ты уверен, что мы будемодни?

– Конечно, лапочка, – отозвалсяхудожник, – жабы явятся только к ужину, а у прислуги, слава богу, ребенокруку сломал.