дрогнуло. Я никогда не служил в армии, но мгновенно поспешил в строй. Их было всего несколько человек, и пришли они не в качестве экспонатов, а для того чтобы принять очередной эшелон с новобранцами. Важно, что они были, а через некоторое время их будет еще больше, и мы станем ими.

Криворучка минуту молча стоял перед нами, поправляя винтовку: видно было, что в нем происходит какая-то внутренняя борьба, после чего невнятно буркнул: «За все, ребята, спасибо», и, лихо повернувшись на каблуках, направился к коменданту поезда.

Несколько минут междуцарствия, и от передних вагонов раздался зычный голос:

— Повзводно… шагом… марш!!!

Пошли. В строю кто-то зло пошутил, что обладатель этого голоса, с которым мы жаждали познакомиться, так нам еще надоест, так нас еще помуштрует, что и родную мать забудем, но, несмотря на это, все мы были в хорошем настроении, в нас поднималось чувство национальной гордости. Всем хотелось петь.

— Эй, там, держать ногу, ну, ты, с сундучком! Не вылезайте из рядов, подравняйтесь в шеренгах, на вас люди смотрят! «Войско святой Ядвиги», никакого порядка, черт побери!

Впереди показался город.

— Как он называется?

— Сумы!

— Как?

— Так, как слышал.

— Не разговаривать!

Мы вступили на улицы города. Проходим сквер, где на высоком постаменте небольшой мраморный памятник В. И. Ленину.

Людей на улицах мало, но те, мимо которых мы проходили, приостанавливались, заметив нас, и ободряюще улыбались, как бы говоря: победа будет за нами! Польский солдат мчался куда-то с котелком, даже не посмотрев в нашу сторону. Быстро свернул направо, только его и видели. Как он мог?! С его стороны это просто свинство.

Идем вверх по улице — за город, в казармы. С левой стороны уже видны красные строения, на каждом из зданий — зенитный пулемет.

Вперед, вперед, быстрее. Вот и ворота, украшенные бело-красным полотнищем с надписью, из которой видно, что нас здесь ждут. Голова колонны свернула в ворота, и… грянул оркестр, защемило в сердце, сдавило горло: «Марш, марш, поляки, марш, стойкий народ, отдохнем после тяжелой работы на родной земле…»

Я ничего не видел и не слышал, хотя было многолюдно и шумно. Чувствовал только огромный прилив радости: буду польским солдатом.

Нас построили в большое каре на плацу. Шеренга, в которой стояли мы с Кубой, была обращена фронтом на запад, откуда открывался вид на серые здания казарм… Движение около них было очень сильным, как в городе, да к тому же в праздничный день. Военные и штатские, штатские и военные. С оружием, без оружия, с котелками, хозяйственные отделения, смена караула. Вероятно, в ближайшем здании находился штаб. За нами — батарея полевых кухонь плюс дополнительный котел прямо на костре. Наклонившись над ним, женщина-повар, в бриджах, без портупеи, мешала что-то деревянной лопаткой. Ветер, подувший в нашу сторону, позволил нам безошибочно определить таинственное содержание котла.

— Кислые щи, — шепчет Куба.

— Да, — соглашаюсь я, морщась, — так как кислых щей не люблю и дома у меня всегда из-за этого были скандалы.

К нам никто не подходит, не подает команды, и каре постепенно распадается; некоторые садятся, отходят в сторону. И вот между солдатами завязывается разговор, они расспрашивают о родной стороне, о близких, знакомых. Я становлюсь свидетелем неожиданных встреч родственников, которых разделяли тысячи километров и многолетняя разлука. И над всем этим людским сборищем поднимается густое облако табачного дыма. Мы с Кубой дисциплинированно стоим в шеренге, так как никого здесь не знаем. Но нет, оказывается, я ошибся.

— Юзю! — говорю Кубе, это его настоящее имя. — Не старый ли это Антони?

— Какой Антони?

— А тот, которого вывезли.

— Да, как будто он.

— Пан капрал, пан капрал! — кричим мы с Кубой.

Он оборачивается. Выбегаем из шеренги, горячо приветствуем его, хотя капрал Антони не очень нас и признает. Мы сумбурно объясняем, откуда знаем его.

— А-а-а-а… а что вы здесь делаете, молокососы?

— Ну, мы… так же, как и вы…

И началась беседа, возбужденная, хаотичная, обо всем сразу. Время от времени капрал Антони прикладывал два пальца к козырьку конфедератки. Мы смотрели на него с обожанием, он же относился к нам серьезно, как к молодым товарищам по оружию. Мы только удивлялись, что орел на его фуражке какой-то необычный.

— Так это пястовский, — объяснил он, — так как другой должна быть теперь наша Польша.

Наша Польша… Как он, простой лесник, прекрасно это сказал. Наша Польша…

— Вы уже получили направление? — неожиданно спросил он.

— Нет. Как раз ждем.

— Ничего, сейчас вас тут раскупят. А может, попадете в офицерскую школу. Офицеров не хватает.

«В офицерскую школу? Мы? Это невозможно. Мы не господа, мы простые парни, сыновья крестьян», — скептически думал я.

Тем временем раздалась команда встать в строй.

— Ну, до встречи через неделю, я уезжаю за новыми! — крикнул нам наш земляк. — Попробуйте в офицерскую школу!

— Граждане! Приветствуем вас на гостеприимной советской земле. Благодаря стараниям Союза польских патриотов и благосклонности Советского правительства вы вступаете в ряды первого польского корпуса, формирующегося в СССР. Первая дивизия имени Тадеуша Костюшко в битве под Ленино показала свой героизм… — примерно такие слова говорил нам молодой польский офицер, стоявший с небольшой группой в центре каре. — А теперь вас покормят ужином — и спать. Утром получите направления в часть.

После команды «Разойдись!» мы встали в очередь за едой. Может быть, щи и были превосходными, но мне они не поправились, я выловил из них только несколько кусочков консервированного мяса. С ночлегом было еще хуже: мы улеглись прямо на деревянных нарах, которые к тому же оказались прибежищем клопов и прочих насекомых. Но зато среди своих…

Период между вступлением в армию и превращением в солдаты был довольно тяжелым. Все временно. Нет своего угла, трудности с питанием. Даже не известно, каким отхожим местом можно пользоваться.

Ежедневно прибывали транспорты поляков из всех районов Советского Союза, из Красной Армии или прямо с недавно освобожденных территорий. Воистину вавилонское столпотворение.

Оркестр гремел с утра до вечера, то встречая, то провожая новобранцев, направляющихся по своим частям.

Территория военного городка гудела от песен и кишела марширующими в разные стороны подразделениями.

А мы после утренних щей снова ждем своих «купцов». Куба ворчит:

— К черту такое войско, а щи воняют селедкой!

— Но консервы хорошие, — убеждаю его я, чувствуя себя ответственным за лишения, которым он подвергается, хотя в глубине души сам недоволен.

К счастью, клопы меня не любят. Но Куба! Ночью, сонный, он давил их на лице, растирая в большие кровавые пятна. Едва, бедняга, отмылся.

Наконец вызывают несколько десятков человек. Среди прочих называют и мою