что штабники и разные там писаря незаконно лезут со стороны. Очередь разразилась проклятиями: «Подлецы, мошенники, канцелярские крысы!» А когда раскаленным железом в самое сердце ударила весть, что не хватило яиц, очередь распалась и беспорядочная толпа вторглась в район раздачи пищи.

Столкновение было непродолжительным — мы победили. Прежде чем в это дело успел вмешаться дежурный офицер, яйца, сияя безупречной белизной, уже лежали в наших котелках. Воодушевленный одержанной победой, я решил воспользоваться суматохой и проверить содержимое двух полевых кухонь, безразлично выпускавших пар невдалеке. Достаточно было открутить два винта-мотылька. Ну, смело! Я поднял крышку — ха, макароны! Зачерпнул котелком — о радость, есть! Поспешно бросаю горячую крышку, но, к сожалению, деревянная подпорка падает, а вместе с ней, мягко звякнув крышкой, рухнула и кухня. Брызнул кипяток.

Я смешался с толпой, но меня не трудно было обнаружить: спереди я был весь мокрый, грудь и живот жгло нестерпимо. Результат: ожог второй степени и… в качестве добавки — трое суток ареста. Горькие оказались эти макароны…

Арест мне заменили на более полезную (все для фронта) форму возмещения причиненного ущерба — на обслуживание кухни. Два дня я исправно мыл котлы, чистил картошку, рубил дрова и, казалось, наелся на всю жизнь. Моя трудовая деятельность на кухне закончилась, поскольку объявили ночную тревогу. Так что я должник армии и по сегодняшний день. Тревога была учебная, при этом мы получили недостающую экипировку: шинели (опять слишком длинная — пришлось обрезать бритвой), конфедератки (оказалась в самый раз), холщовые подсумки и вещмешки. Боевая тревога прошла превосходно. Нас обучали скатывать шинели, подгонять снаряжение, затем было построение, короткий марш-бросок, развертывание в цепь — и так до рассвета. Наконец, построение перед казармами, в полном снаряжении. Стоим в положении «вольно» и ждем дальнейших распоряжений. Скука ожидания прерывается приходом группы офицеров; за ними солдаты несут несколько темно-зеленых ящиков.

— Оружие, оружие!.. — разнеслось по рядам.

Один из офицеров произнес короткую речь о важности и значении оружия для солдата народной армии, о смертельном враге, которого мы должны уничтожить в его собственном логове, о братстве с Красной Армией, о боевом марше, который нас ожидает, и о том, что по пути мы попадем в Польшу, на нашу родину.

После этого нам вручили густо смазанные артиллерийские карабины со складными штыками. Церемониал сопровождался громкой читкой номеров, которые записывались напротив соответствующих фамилий солдат. Старшина батареи получил, кроме того, несколько ящиков с боеприпасами.

Новое, радостное занятие: первая чистка оружия с помощью новеньких принадлежностей. Затем завтрак и построение на плацу. Мы объединены в отряд, который насчитывает несколько тысяч человек. Направление — фронт.

Хоть и тяжело жилось в конюшне, но расставаться с ней было жаль. Командир отряда провел совещание с командирами подразделений, оркестр расположился в голове колонны, раздалось несколько команд, и… вперед, марш!

Мелькнул жезл капельмейстера, грянула походная песня:

К бою, первый корпус,

Вперед, на запад, марш!

Это наша песня, песня-приказ!..

И вот мы снова трясемся в вагонах, едем на запад.

Только теперь мы могли уже пить пиво в станционных буфетах, требовать суп, не боясь получить отказ, петь боевые солдатские песни и украшать вагоны лозунгами «На запад!» или «Смерть немецким оккупантам!».

В дороге мы убивали время различными играми, а я даже организовал временный ансамбль самодеятельности, который успешно конкурировал с бессмысленными солдатскими забавами.

Выступления проходили на стоянках. Сцена — открытый вагон, зрительный зал — все, что напротив, зрители — весь эшелон. Возгласы «браво» гремели сразу же после открытия занавеса: его заменяли двери вагона. Репертуар наш составляли скетчи о Гитлере, частушки, сеанс иллюзиониста, военные песни всех времен; гвоздем программы была «Баллада о первом батальоне».

Декламируя ее, я вглядывался в лица зрителей, которые на протяжении всего представления становились то строгими и взволнованными, то тревожно-сосредоточенными, то беспечными и улыбающимися, — лица открытые, искренние, добрые.

В Дарнице нас застал вечер. Эшелон, в котором мы ехали, встал на главном пути под семафором. Наше беспокойство все нарастало, так как на западе вспыхнуло несколько прожекторов. Лучи на небе скрещивались или располагались параллельно — ловили цель для зенитной артиллерии. В темноте раздались удары по подвешенному куску рельса — сигналы, обозначающие воздушную тревогу. Блеснули на небе разрывающиеся снаряды, и через мгновение послышались глухие взрывы.

Поезд не двигался. И не поступало никаких распоряжений. Семафор не дрогнет, как застыл. Что же случилось? Мы молчим и смотрим в небо, начинающее светлеть от лучей прожекторов, взрывов и осветительных бомб, болтающихся на парашютах. Это было бы великолепное зрелище, если бы оно не несло для нас смертельной опасности. Еще мгновение — и все могло оказаться до смешного ненужным.

Наконец наш эшелон трогается. Медленно покидаем стоянку. Быстрее… быстрее… еще… еще… быстрее… Мерный стук колес постепенно снимает душевное волнение, но бледные отблески, скользящие по лицам, по темным закоулкам вагона, упорно напоминают, что опасность еще не миновала. Дарница в огне.

Проезжаем знакомый мост через Днепр. Поезд замедляет ход, раздается скрежет. А я так мечтал вновь встретиться здесь с той девушкой!

Шепетовка, крупный железнодорожный узел. Снова удары по рельсу и крики «воздушная тревога». Семафор опущен — путь закрыт. Раздается команда покинуть вагоны.

Разместившись неподалеку от станции, мы следим за ходом налета. Цель — станция, но и нас заметили. Подвешенные «фонари» осветили место, где мы расположились, и нас стали поливать с неба очередями из пулеметов. Больше всего досталось тем, кто не мог лежать спокойно и искал безопасного места.

Поэтому в новом эшелоне (тот, который мы покинули, горит) занимают места не все. Мы покидаем Шепетовку — родину Павки Корчагина.

Мысль о погибших товарищах глубокой скорбью наполняет наши сердца. Наряду с чувством собственного бессилия нас одолевает страстное желание отомстить: подождите, подождите еще немного, мы вас достанем, так драпать будете, что штаны потеряете…

Той же ночью мы еще раз подверглись налету. Поезд резко остановился, и мы услышали вой пикирующих самолетов. Выскочив из вагонов, мы побежали в сторону леса.

Если так пойдет и дальше, то очень скоро война для меня закончится. Я так и не увижу врага, не сделаю ни одного выстрела.

По неписаному закону войны следующий день оказался более благоприятным. Прекрасная погода способствовала хорошему настроению. Снова — дорожные игры и взрывы смеха.

Железнодорожную станцию в Ровно мы застаем в развалинах. Остатки бревен и досок еще тлеют. Вокруг — пусто. Эшелон продолжает движение. Мечтаем поскорее покинуть вагон, ведь в пути мы полностью зависим от умения и опыта машиниста.

Неожиданно поезд останавливается в лесу. Солнце припекает как в добрые старые времена. Курим, ждем. Приказ о высадке воспринимаем с недоверием. Здесь,