оказалось за окном, по которому хлещет сильный ливень, а затем неожиданно сменилось большим, наполненным ярким солнечным светом помещением, в центре которого стоял мольберт с недописанной картиной.

– Моя студия!

– А здесь хорошо, – оценила Шанти. И не покривила душой.

Миша очевидно не был богат, однако студию ему сверстали лучшие дизайнеры Сети, создавшие великолепное, идеальное для творчества пространство, манящее взяться за кисть.

– Спасибо. – Миша улыбнулся и взмахнул рукой, превращая одну из стен в музейную, цвет и подсветка которой менялись в зависимости от появляющихся на ней работ. – Это моя первая, ещё совсем ученическая, но я всегда начинаю показ с неё, чтобы был виден прогресс…

Перед «музейной» стеной выросли удобнейшие кресла, в которых девушка и художник немедленно расположились. А когда устроились – стена стала двигаться так, чтобы каждая картина оказывалась на идеальном для восприятия расстоянии.

Первая работа, как и предупредил автор, оказалась ученической, немного наивной и даже робкой. Но каждое последующее полотно становилось всё глубже и глубже, а их калейдоскоп завораживал, затягивая зрителей в водоворот фантазий молодого художника.

– У тебя есть дар, – тихо сказала Шанти.

– Но этого мало, – вздохнул Миша, не отрывая взгляд от появившейся на стене работы.

– У тебя есть дар и ты стараешься – это очень много. Однажды о тебе заговорят.

– И тогда ты снова придёшь ко мне?

– Как ты узнал, что я собираюсь уходить?

– У меня есть дар, ты сама так сказала, – грустно улыбнулся художник.

– У тебя есть дар писать картины.

– Чтобы писать, нужно чувствовать, очень тонко чувствовать, иначе получается не картина, а фотообои.

Шанти хотела не согласиться, но в последний момент передумала и коротко кивнула, показав, что Миша прав. И что она его поняла.

– Мы ещё увидимся?

– Однажды…

– Когда я стану знаменитым?

– Разве это плохо?

– Зачем ты приходила?

– Сказать, что ты станешь знаменитым.

– Ты очень хорошая. – Миша протянул руку и коснулся плеча Шанти. Виртуальными пальцами виртуального плеча. Живым, чувственным прикосновением. – Я буду ждать.

Шанти сняла очки, воспользовавшись самым простым способом выйти из «Яркости» и машинально прикусила кончик дужки – она всегда так делала, когда задумывалась.

«Интересный мальчик», прошелестела на ухо Белла – рабочая нейросеть контролёра.

«Но не тот, кто мне нужен», – грубовато отозвалась Шанти.

«Уверена?»

«Чем он сейчас занимается?»

«А как ты думаешь?»

«То есть, ты не знаешь?»

«Рисует картину».

«Пишет», поправила её Шанти.

«Что?» – не поняла Белла.

«Картины пишут, а не рисуют».

«Это принципиально?»

«Да».

«Твой мальчик пишет картину. Новую. И, кажется, ты будешь главной героиней».

«Центральным образом».

«Это принципиально?»

Шанти не ответила. Погрызла дужку, затем внимательно оглядела её, убедилась, что серьёзных повреждений нет, но рисковать не стала и погрызла другую дужку. Затем распорядилась:

«Покажи мне его».

«В „Яркости“?»

«Нет, в реале».

«Одну минуту…»

Закон «О праве на личное пространство» провозглашал неприкосновенность жилища и прямо запрещал и Четвёртому, и Департаменту социального согласия устанавливать видеокамеры и наблюдать за частными помещениями с помощью дронов без решения суда. Однако другой закон – «О противодействии терроризму», давал и Четвёртому департаменту, и Соцсогласию право на оперативный доступ к любым электронным устройствам. Поэтому формально нарушения гражданских свобод Михаила Ефремовича Шишкина не произошло: Белла подключилась к видеокамере настенного монитора, перенаправила картинку в оперативную базу отделения Четвёртого департамента по сектору 19–23, и Шанти увидела стандартную двенадцатиметровую капсулу и лежащего на кровати юношу, одетого в короткие тренировочные штаны и застиранную майку. Как и Шанти, Миша не приукрашал «оболочку», поэтому от того Миши, с которым Шанти только что провела время, реальный человек отличался исключительно одеждой. И тем, что верхнюю часть его лица закрывали мощные AV-очки.

«Как у него со средствами?»

«Последние полгода сидит только на ББД. Всё полученное наследство он потратил на студию».

«Купи у него две эти работы… – Шанти сбросила Белле изображения понравившихся картин. – Заплати вдвое от цены. Распространи слух, что неизвестный богатый коллекционер отыскал в 19–23 новую звезду. Хочу чтобы о нём заговорили».

«Купить инкогнито? Средства взять с твоего личного счёта?»

«Разумеется и разумеется».

«Сделано».

«Спасибо. – Шанти вновь покусала дужку очков. – Скажи, ты ведь не думаешь, что этот мальчик – убийца и террорист?»

«Нет, пожалуй».

«Вот и я думаю, что нет».

Тем не менее, согласно цифровым следам, именно этот хрупкий мальчик, чьё прикосновение до сих пор вызывало у Шанти лёгкие чувственные волны, убил этой ночью четырёх человек.

* * *

«Опознание затягивается, поскольку на жертвах не обнаружены AV-очки и какие-либо иные личные коммуникационные устройства. Вживлённые чипы удалены».

«Но зачем? – удивился Бенс. – Анализ ДНК даст нам всю информацию».

«Может, преступники хотели выиграть время?» – предположил Рик.

«Двадцать минут?»

«Они мертвы уже несколько часов, а без чипов и коммуникационных устройств…»

«Их тела невозможно найти. – Бенс оглядел высокий забор, огораживающий строящийся небоскрёб. – Даже если их искали».

«Именно. – Рик помолчал. – Ты их узнаёшь?»

«Что тут узнавать?»

Бенс ещё раз оглядел четыре окровавленных «шлепка» – всё, что осталось от четырёх человек, удивился, что их не унесло далеко от небоскрёба, и поинтересовался:

«Мы знаем откуда они прилетели?»

«С небоскрёба „Зульфия“».

«Он же не достроен».

«Вряд ли они собирались в нём жить».

«Ты научился шутить?»

«Нет, просто ответил. – Пауза. – На крыше есть обзорная площадка, – продолжил Рик и перенаправил Бенсу трансляцию с посланного на самый верх дрона. – Один из оконных блоков открывается и судя по расположению тел, их выкинули из него».

«Живыми или мёртвыми?»

«Есть разница? – осведомился Рик. – Результат ведь один».

«Поверь, разница огромна, – ответил Бенс. – Если выкинули живыми, возникает вопрос: это наказание или предупреждение?»

Ответа у Рика не было.

– Бестолочь, – проворчал Бенс.

Однако вывести Рика из себя не сумел. Никогда не получалось.

Психологи Департамента рекомендовали контролёрам – и всем остальным сотрудникам – в обязательном порядке давать рабочим нейросетям имена личные, что якобы благотворно влияло на установление качественного микроклимата в команде и, как следствие, приводило к улучшению рабочих показателей. Это предписание психологов стало единственным за всю историю, которое контролёры восприняли с энтузиазмом – и принялись развлекаться кто во что горазд, в результате чего рабочие нейросети Департамента социального согласия получили имена собственные: Балбес, Придурок, Дерево, Дегенерат, Сучка, Эй, ты… и это ещё не самые яркие образчики творческой самодеятельности сотрудников. Начальство, надо отдать должное, быстро осознало ошибку, приказ о самочинном поименовании отозвали, а нейросети стали называть при создании – на усмотрение дежурной смены. В результате, Бенсу достался Рик, не самый плохой вариант, если честно, а главное – короткий, что было весьма удобно в наиболее динамичные моменты работы полевого сотрудника Соцсогласия.

«В