Сумятица, возникшая у входа в зал, нарушает напряженность момента. Воины, вернувшиеся из боя, загоняют внутрь с полдюжины человек, по виду — самых распоследних слуг.

Д'Альбрэ касается пальцем губ:

— Их обнаружили в башне?

Де Люр пинает одного из приведенных — ему кажется, что тот недостаточно раболепно склонился перед господином.

— Нет, — говорит он. — Но они не были приставлены к делу, и у них нет свидетелей, знающих, где они были во время сражения.

Д'Альбрэ склоняет голову, словно любопытный стервятник. Потом медленно подходит к съежившимся беднягам. Это слуги герцогини.

— Итак, — произносит он самым что ни на есть бархатным голосом, — вы, стало быть, очень-очень верные слуги?

Никто не отвечает ему, и он улыбается. От этой улыбки у меня пробегает по спине холодок.

— Вы можете сказать мне, — продолжает д'Альбрэ. — Ибо я очень высоко ценю верность.

Самый старший среди слуг изо всех сил пытается выпрямиться, но его явно избили, и одна нога отказывается служить.

— Ваша милость правду сказали, — отвечает он гордо. — Мы служили нашей герцогине с самого дня ее рождения и теперь не отступимся от нее.

— И что, даже французы вас за свое золото не перекупили?

Я прикрываю глаза и возношу кратенькую молитву, чтобы старый глупец позаботился о своей безопасности и придержал язык, но какое там! Для этого человека существует только его честь.

— Нет, ваша милость, — говорит он. — С нами у них не прошло.

Д'Альбрэ придвигается на шаг ближе, нависая над кучкой слуг.

— Так кто же из вас, — спрашивает он, — пронюхал о задуманном нами маленьком приветствии и выбрался за стену, чтобы предупредить герцогиню?

— Никто из нас ни о чем не знал, — отвечает старик, и я уже готова издать неслышный вздох облегчения, однако этот недоумок, преисполненный чувства долга, вдруг добавляет: — Но если бы мы знали, непременно сообщили бы ей!

Д'Альбрэ раздраженно поворачивается к Пьеру:

— И как это мы его проглядели?

Мой братец пожимает плечами:

— Ни одна ловушка не вылавливает разом всех крыс, господин мой.

Без дальнейших разговоров, без какого-либо предупреждения д'Альбрэ отводит руку, еще облаченную в латную перчатку, и бьет старого слугу в лицо. У того голова с хрустом запрокидывается. Юлиан стискивает мою руку, чтобы я молчала и не двигалась с места. И я не двигаюсь, хотя мне до смерти хочется броситься на д'Альбрэ. Я обязана держаться — так же, как держался в бою тот последний отчаянный рыцарь. Я подручная Смерти, и я нанесу удар, когда придет время. Я должна быть на месте и в полной готовности, особенно сейчас, когда своим открытым вероломством д'Альбрэ уж точно заслужил метку, которой я ожидала долгих шесть месяцев…

А кроме того, старик уже мертв; моя ярость ему уже ничем не поможет. Я творю молитву о его отлетающей душе. Только это и могу для него сделать.

Маршал Рье выходит вперед, вид у него возмущенный, он хочет говорить, но тут раздается рев д'Альбрэ:

— Я пощадил ваши никчемные жизни! — Его голос громовым эхом прокатывается по залу, и уцелевшие слуги наконец-то гнутся от ужаса в три погибели. — И вот, значит, как вы намерены мне отплатить?

Он вытаскивает меч… Мой желудок связывается узлом и порывается скакнуть в горло, я хочу крикнуть, предупредить их… но не успеваю. Меч обрушивается на скорчившихся людей. На пол льется кровь… Второй удар приканчивает тех, кого не зацепил первый.

Не осознавая того, я делаю шаг вперед — и спохватываюсь, только когда рука Юлиана обхватывает мою талию.

— Осторожнее, — шепчет он мне на ухо.

Я закрываю глаза, ожидая, пока мои внутренности не вернутся на свои места. Юлиан толкает меня локтем, и я поднимаю веки, спешно придавая лицу отсутствующее выражение. И очень вовремя: пронизывающий взгляд д'Альбрэ устремлен прямо на нас. Я слегка оттопыриваю губу — так, словно учиненная им кровавая бойня отчасти развеяла мою скуку.

— Глупцы… — бормочу я.

Как же хорошо, что у меня больше нет сердца: нечему разорваться от боли.

— Юлиан! — окликает д'Альбрэ.

Я чувствую, как вздрагивает мой спутник. Потом он оставляет меня и выходит вперед:

— Да, мой государь и отец?

— Проследи, чтобы здесь прибрались. А ты, дочка, — черные непроницаемые глаза д'Альбрэ смотрят в упор, и требуется вся моя выдержка, чтобы встретить этот взгляд с прежним скучающим выражением, — позаботься о мадам Динан. Кажется, она упала в обморок.

Делать нечего, я покидаю надежную и безопасную каменную стену и иду исполнять приказ отца. Ну почему, почему судьбе было угодно, чтобы Юлиан застал меня на башне? Стоит графу узнать о том, что я сделала, и он убьет меня с той же легкостью, с какой убил этих несчастных.

Только, надо думать, не так быстро.

Я сопровождаю слуг, которые на руках уносят мадам Динан в ее комнату. Тащусь нога за ногу, и мои мысли текут так же медленно и лениво. Я словно бы вброд иду по густой грязи. В руках себя держу только благодаря монастырской выучке. Еще не хватало бродить туда-сюда в помрачении рассудка! Я просто не могу себе этого позволить.

Достигнув покоев мадам, велю слугам уложить ее на постель, после чего отсылаю их прочь. Оставшись одна, я смотрю на лежащую женщину. Нас с мадам Динан не назовешь союзницами, мы с ней просто разделяем некоторые секреты, а это совсем другое дело.

Она лишь изредка появлялась в нашей жизни, в тех случаях, когда ей позволяли это ее обязанности воспитательницы герцогини, — той самой герцогини, которую она в конце концов предала. Д'Альбрэ возложил на нее общее руководство воспитанием своих дочерей. В основном это руководство осуществлялось на расстоянии, с помощью писем и посыльных. Только когда происходило какое-нибудь несчастье, мадам Динан являлась к нам лично и наводила порядок.

Сейчас, лежа в постели, она выглядит старше обычного, наверное, потому, что с лица пропала всегдашняя маска напускной веселости. Я распускаю ее корсаж, чтобы легче было дышать. Потом снимаю громоздкий пышный парик вместе с нарядной шляпкой. Не потому, что все это усугубляло ее обморок; просто мне известно, что тщеславие мадам Динан не допускает, чтобы кто-то увидел седину, выдающую ее возраст. Невелико наказание, но хоть что-то!

И наконец я наклоняюсь, чтобы похлопать ее по щеке, быть может чуть сильнее, чем требуется для приведения в чувство. Ее дыхание на миг задерживается, она вздрагивает и приходит в себя. Дважды моргает, соображая, где оказалась, потом делает попытку сесть. Я придерживаю ее:

— Полежите спокойно, мадам.

Когда она видит, кто ухаживает за ней, глаза у нее округляются. Торопливо оглядев комнату, она убеждается, что мы наедине. Тогда ее взгляд снова обращается на меня — и шарахается, словно пугливая птичка.