лавке в середине зала с красными стенами. Стены эти показались Корнею нарочито-красными, вульгарными. «И почему здесь висят такие картины, на фоне всей этой вульгарности?» – Корней поднял голову и вгляделся, увидел картину с Христом, который нёс на левом плече крест. И мученическое выражение лица его показалось Корнею понятным, на миг стало легче.

– Вень, меня сейчас, кажется, вырвет.

– Вот незадача.

Веня подхватил друга и пошёл к тётечке, музейному смотрителю. Он спросил её тихо, как скорейше пройти в туалет. Тётечка с отвращением указала направление и добавила: «Там разберётесь по указателям». Вышли в холл, спустились по лестнице, и вот уже на месте. Веня зашвырнул Корнея в туалет и прождал друга около часа.

– Ну что, очухался? – спросил Веня, когда Корней, хмурый и красный, вышел из туалета.

– Больше никогда с тобой в музей не пойду.

– А я и не приглашу, – Веня побил друга по плечу. – Нас заберёт отсюда моя маман. Я ей наберу. Мы пока на улице постоим, проветримся северным воздухом.

Выйдя из Эрмитажа, молодые люди повернули налево, в сторону парковки. Из рюкзака Веня достал бутылку с остатками виски, мощным глотком опорожнил её и бросил в мусорку, стоявшую неподалёку.

Корней смотрел на Веню и думал: «Да, всё-таки изменился». В своём чесучовом кителе и овчинной шапке Веня теперь похож на поэта или служителя октябрьской революции: строг, худ, немного пьян, готов на всё.

– Я тебе не прощу, что ты уехал, – выдавил Корней.

– Так было надо. Ты должен был сам всё решить. Мои советы ты бы послушал, а потом меня бы во всём обвинил.

– Я так ничего и не решил.

– Не сделать выбор – тоже выбор.

Поднялся хлёсткий ветер, посыпал мелко-мелко дождь. Веня достал мобильник, улыбнулся и убрал обратно: «Написала, скоро будет».

– Ну и чего, как живёшь ты тут? – поинтересовался Корней.

– Хорошо живу. Мама работает, а я учусь в Университете на журналистике. Мне грех жаловаться. Транспортом меня обеспечили, теперь я тоже водитель. Скоро будем вторую квартиру занимать. Маман климат нравится. Да и мне тоже. Мы с ней, кажется, по складу, знаешь, северные. Да и вообще, после Москвы все дороги в Питер ведут, если ты человек искусства. Так как Полина? Вы всё-таки… интересами не сочлись?

– Нет, я уехал. Просто взял и уехал.

К молодым людям подъехал джип. «Залезай!» – скомандовал Веня. Корней повиновался, сел на заднее сидение.

– Привет, мальчики! – произнесла радостно сидевшая за рулём женщина. Мальчики ответили сдержанным «добрым вечером». – Судя по запаху, знакомство с культурной жизнью Петербурга начато успешно, Корнюш?

– То ли ещё будет, – улыбнулся маме Веня.

– А что будет? Корнюш, ты надолго? Отдыхать или по работе?

– Пока не знаю.

– Ну, ясно. Мама как? Ты не женился?

– Мама хорошо.

– Надо будет ей позвонить как-нибудь. Давно не общались.

– Не стоит. Она сейчас вся в делах.

Корнея быстро довезли до хостела. Он поблагодарил за поездку маму Вени, Вене вяло пожал руку, вышел из машины и поплёлся через арку налево… На ресепшене сидела Аня, которой он, стараясь скрыть пьяно-усталое лицо, пожелал доброй ночи. Корней зашёл в комнату и лёг на кровать. Его снова вырвало.

***

Ты похож на кита, который долго не решался, но однажды вышел в большое плавание. Здоровенного больного кита. Который случайно проглотил огромный камертон и теперь вместе с ним резонирует. Плывёшь в океане, но чувствуешь – всё ближе и ближе к берегу. На том берегу точно какую-то огромную железяку оставили. Каждый раз, если останавливаешься и не плывёшь, тебя тянет силой неимоверной к берегу. Ты знаешь, что с тобой, как и с другими китами, случится там, но хотелось бы, чтобы случилось оно как можно позже.

***

Корней вышел на ресепшен и встретил там Аню.

– Привет. Ты хоть когда-нибудь отдыхаешь? И днём и ночью на посту.

– Больше пока некому работать, все поувольнялись, поэтому работаю в две смены, – ответила Аня. – Но скоро вторая моя смена заканчивается. Слава Богу, подряд третьей не будет.

– А может, ну его, пошли гулять?

– Нет уж, сегодня я как-нибудь до дома всё-таки доковыляю. А вот завтра – можно.

– Правда, можно?

– Правда. Но только обещай мне.

– Что?

– Быть не «таким», а какой ты есть. Просто – будь.

– В смысле?

– Просто обещай.

– Завтра?

– Начинай тренироваться уже сейчас. И до завтра. К трём, у Казанского.

– Обещаю.

Он смотрел на неё. Её глаза хочется сфотографировать, а фотографию держать у сердца и никогда никому не показывать. Каждый день, засыпая, смотреть на неё, на Анины глаза, и понимать: мир – есть; счастье – есть; всё-таки есть, вопреки всему тому, что огромным валуном за спиной тянет к земле.

Корней вернулся к себе и подошёл к окну. Пустая улица желтела: асфальт, дома, деревья и небо. Это что там, между облаками, пробивается солнце, что ли? И действительно, выглянуло на секунду, а потом пропало – снова, в одну секунду, стало серо, а ещё через мгновение совсем сделалось темно. Темно, а времени только полтретьего.

Напротив, на четырёхэтажном доме, Корней заметил чёрную кошку. Она ловко пробегала по крыше с одного края на другой – туда-обратно, туда-обратно. «И чего это она, ходит-играется», – спросил себя Корней и хмыкнул, как будто вдруг нашёл глупый ответ на ещё более глупый вопрос.

Зазвонил мобильный. Старую московскую симку Корней выкинул ещё в аэропорту. Новую купил для связи только с одним человеком – с Веней. Машинально поднял трубку:

– Алло!

– Корней, где ты, возвращайся домой.

Голос мамы.

«Сука, Веня, сдал меня с потрохами», – разозлился молодой человек.

– Мам, всё нормально. Не звони сюда больше, пожалуйста. Пока.

Вытащил из телефона аккумулятор, выкинул в окно сначала сам телефон, а потом и аккумулятор куда подальше. Корней лёг на кровать, слыша, как сердце стучит – стукало оно и по вискам. Противно. Корней закрыл глаза, отвернулся к стенке. Пролежал так до самого вечера, пока не уснул.

***

Раньше солнце – яркое, а теперь как будто всё время в теньке оно. Держишь на солнце бумагу – та становится нестерпимо белой. Шумит, шуршит. Бумага. Не даёт сосредоточиться. Единственное, что успокаивает – дождь. Только без грозы. Грозы не надо. Пусть просто дождь стучит по карнизам жестяным убаюкивающе. Баю-баюшки-баю…

***

Корней проснулся студёным утром. Ветер свистел сквозь щели деревянной оконной рамы, и свист этот слышался Корнею даже в постели. «Питерские ветра не то, что московские – задувают, не будь здоров с ними», – сказал себе Корней и лениво поднялся, натянул майку и джинсы, вышел на кухню. На диване сидел парень