— Жека, иди умойся.

Пацаны виновато опускают глаза.

Молча давлю их взглядом. Смыв с лица развод крови, Воробей возвращается. Самый мелкий, интернатовский…

— Упали все в планку, — рявкаю я.

Тот, который позвал меня с недоумением смотрит.

— Упал тоже.

— За что? — послушно встаёт в планку.

— Вот пока стоите и поговорим.

— За что ты, Песков, стоишь?

— За то, что дрался, — недовольно.

— Нет. Ты стоишь за то, что выбрал соперника априори слабее себя. Позорище… Караев, за что стоишь?

— Не знаю… — угрюмо.

— Ты стоишь за то, что смотрел, как бьют слабого, и не вмешался, потому что боишься Пескова, — морщусь с пренебрежением. — Это слабость духом. Подумай об этом.

— Костя, за что стоишь? — спрашиваю у того, который сбегал за мной.

— Не разнимал…

— Молодец.

— Воробей?

— Потому что… — дрожат уже у него руки. — Не смог дать сдачи?

— Нет. Ты стоишь ни за что, а зачем. Чтобы стать сильнее.

Поочереди падают на подкосившихся руках.

— Отдыхаем и сто отжиманий на всех. Договаривайтесь между собой сами, кто сколько вывезет. Не сделаете сто, снова встанем в планку.

Сползаются в кружочек, бубнят тихо, договариваются…

И сто, конечно, они не сделают. Едва вытягивают восемьдесят на четверых.

Опускаюсь, делаю оставшиеся на пальцах сам.

— А Вы за что, Бессо Давидович?

— За то, что с первого раза вам не донёс, что вы — команда. И что спарринг — это достойно, а драка — нет.

— Вы донесли… — удрученно вздыхает Песков. — Я больше не буду.

Поднимаюсь, ухожу.

Заглядываю в мягкий зал к девчонкам.

— Здравствуйте, Бессо Давидович!

Киваю.

— А где тренер ваш?

— Ждём…

— Растяжку делайте, просто так не сидите.

Переодеваюсь в кимоно, иду к старшим. С этими уже можно в полную силу. И это кайф!

Мне хорошо здесь, это тот костёр, который разжёг отец, и который раздул я. И это тоже очаг. Вот только женщину возле него, наверное, не согреть…

Вместо того, чтобы включиться в спарринги, сижу, слепо смотрю, как мои пацаны месят друг друга. А сам улетаю мыслями во вчерашний день.

Вдыхаю воздух, словно могу вернуться туда и почувствовать её запах. Голос её, как в мембрану, бьёт куда-то в диафрагму и ниже: «С Вами было приятно работать, Бессо». Руки еë…

Пацаны подозрительно косятся на меня. Провожу ладонью по лицу, опять пытаясь стереть неуместную улыбку.

— Бессо Давидович… — отдыхая после спарринга валяется рядом Яшин.

Мой первый интернатовский пацан. Теперь уже взрослый. Без пяти минут чемпион.

— М?

— Где-то вы летаете… — ухмыляется он.

— Где-то летаю…

— С невестой познакомились?

Лёгкая улыбка с моего лица стекает.

Старшие в курсе моей ситуации.

— Нет ещё. Вставай, Яшин. Пойдём, приземляться.

— Ахметов! Бессарион! — жмёт мне руку друг отца. — Как возмужал. Я тебя мальчишкой помню семнадцатилетним.

— Пятнадцати… — улыбаюсь я. — Мы уехали, когда мне пятнадцать было,

Хасан Даудович. Вы извините, что только сейчас до вас доехал. Дела…

Они уже полгода, как переехали сюда с родины отца. И всё как-то некогда было. Пока старший брат не позвонил из Дагестана, и не предложил жениться на дочери Хасана.

— Ну что — мы тебя как жениха сегодня встречаем?

— Ну что Вы… Я просто гость. Вместо отца поприветствовать его друга приехал.

— Скромничаешь?

— Хасан Даудович, ну Вы же видите, я даже без цветов…

— Садись за стол. Расскажи про отца. Мы к нему в пансионат не попали. Говорят, опекун запретил любые визиты.

Да, я запретил. К нему никого не пускают.

— Отец бы не хотел, чтобы кто-то видел его в таком состоянии. После инсульта он… — отрицательно качаю головой. — Он никого не узнаёт, всё равно. Он не говорит, не ходит, не реагирует… И это прогрессирует.

От отца уже ничего, кроме тела не осталось, к несчастью.

— Аллаху бы пора забрать его, — хмурится Хасан.

— Видимо, в его присутствии есть ещё какая-то миссия.

— Ты мудр не по годам, Бессо.

— Не льстите мне, Хасан. Вся моя мудрость — наследие отца.

Здороваюсь с его женой, накрывающей на стол.

Мы ужинаем, он рассказывает истории из жизни отца. С вниманием слушаю.

Тонкое напряжение незаметно нарастает. Я замечаю женский силуэт за двойной полупрозрачной занавеской.

— Малика, выйди к нам, — зовёт девушку отец. — Я познакомлю тебя с сыном своего лучшего друга.

Ловлю себя на том, что не хочу этого. Даже любопытства нет. Если бы это было обычное знакомство, то — да. Но это обязывающее знакомство. А в груди занято.

Девушка выходит. Голова покрыта.

— Малика… Моя дочь.

— Очень приятно, — встаю я. — Бессо.

Молоденькая совсем, гладенькая, хорошенькая. Лицо, как чистый лист. Никаких сложных эмоций. Мне кажется, чересчур молода. Взгляд опускает.

— Добрый вечер, — медленно.

— Малика пока плохо говорит по русски. Но научится. Только этой весной школу закончила.

Зашибись, блять.

— Как же она поступать здесь будет?..

— Зачем поступать? Пусть родит. Одного, второго…

— Хасан Даудович, — вежливо улыбаюсь я. — Вы торопите дочь.

— Твой отец женился на Мариам, когда ей было пятнадцать и они счастливо дожили до старости.

Не совсем правда.

Мать была заложницей ситуации. И просто смиренно принимала все решения отца, молча заботясь о нас. Ей было тяжело. Она никогда не жаловалась.

Я такого не хочу точно.

— Сколько тебе лет, Марика?

— Семнадцать? — оглядывается на отца.

Я вообще не уверен, что ей семнадцать! У нас там запросто могут накинуть год, другой, чтобы девочку замуж отдать.

— И ты хочешь замуж?

Снова оглядывается.

— Конечно, хочет. Её подруги ещё год назад выскочили. У нас другое времяисчисление для женщин, Бессо.