Больше всего на свете Клавка любила котиков. Песиков она, конечно, тоже любила, но котиков прямо-таки боготворила. Их у нее было больше десятка – сложно было установить точное количество, потому что животные периодически размножались, кроме того, из квартиры во двор и обратно могли проникать свободно через окно соседки по решеткам и через дверь, часто приоткрытую якобы для проветривания. Рожали кошки под утро, правда, не каждый день, зато каждый божий день Клавдия вставала в четыре утра и варила котикам на плите рыбу. Помимо котов у нее было две собаки, Белка и ее мать Чапа, две белые гавкливые шавки.

«Кись-кись-кись! – гулко приговаривала она во дворе-колодце. – Ваша мама пришла!» И кошки весело собирались вокруг мисок с едой. Мать запрещала Клавдии, чтобы животные ходили по общему коридору, и Клавка закрывала их в своей тесной комнатушке, где по планировке должна была находиться кухня и откуда всегда разило так, что выедало глаза. Но зверь пытался вырваться и утекал сквозь ноги спешившей по коридору Клавки, проносился быстрее нее и прыгал по подоконникам и бился об решетки окна. Мать в таких случаях кричала недовольно, что шерсть летит на кастрюли.

У нас были странные коммунальные правила. Например, Клавдия утверждала, что ходит по кухне только по двум половицам, соответственно, должна мыть только их. Еще она часто дула в газовую колонку на кухне, чтобы та быстрее заработала, и совала туда газетные факелы, чем вызывала бешенство отца. В квартире не было душа, и Клавка запрещала его делать, вызывала милицию и скандалила, что ее хотят погубить, убить сыростью, а ее и так фашисты угоняли во время войны в Германию, испытывали на ней противозачаточные таблетки. После этого детей она иметь не может, заботится о котиках, а проклятые соседи измываются как могут над несчастной пенсионеркой – инвалидом.

Измывалась над нами все же Клавдия. Однажды к маме пришла подруга Римма с длинной косой и стала играть на фортепиано, что стояло в нашей комнате. Креативная соседка сорвала со стены таз для кипячения белья, положила его на пол и стала отбивать ритм поварешкой. Неудивительно, что гости приходили редко. Зато мы всегда знали, что подарить Клавке на Новый год, – календарь с котиками! Это вызывало у нее неизменный восторг.

Клавдия молилась на кошачьи изображения. Она собирала на помойке коробки из-под кошачьего корма и украшала ими нашу коммунальную кухню. Мать требовала убрать, выкидывала, но Клавка приносила новые. Банки с котиками вполне годились как элемент арт-пространства нашей дивной кухни. Напротив Клавкиной полки, куда она их ставила, висели две громоздкие полки из ДСП, сделанные руками осужденных и привезенные с промзоны колонии строгого режима. На полках стояли пыльные трехлитровые банки. Раз в год летом их полагалось очищать от жира и ставить обратно. Вытяжка на кухне выглядела настолько нереально, что гостья-художница сочла ее нарисованной или специально придуманной штукой, элементом декора. Нам с братцем коробки с котиками не нравились особенно сильно, и, когда мама была на работе, мы их по очереди сшибали из детской «воздушки» пластмассовыми пульками. Это Клавдию невероятно бесило: она кидалась на нас, а мы закрывали дверь нашей комнаты изнутри на замок. «Не дети, а черти! – бесновалась за дверью соседка. – Я вас утоплю, как котят! А ну, открывайте!»

Было страшно, но весело. Она била в дверь кулаками, дверь комнаты пошатывалась, мы визжали. Один раз Клавдия решила утопить нас прямо из коридора и стала носить стаканами воду и подливать ее в щель между полом и дверью. Образовалась большая лужа, а мы, затаив дыхание, прикидывали, насколько же сильно Клавдия Карповна сумасшедшая.

Котики жили, мы росли, и однажды я привела в дом мастера, который сделал нам душ. Клавдия испугалась: противостоять моему напору и здоровому смеху паренька она уже не могла.

Шли годы, милиция все не приходила, сколько она ни бегала к соседям звонить (нашим телефоном она пользоваться отказалась изначально). Душ вышел на славу, мы плескались и не могли поверить такому счастью, и только мама повторяла, что нужно экономить электроэнергию. А вот Клавдия сгорбилась и все бормотала: «Только не убивайте меня! Дети, не убивайте!» Разговаривать с ней было бесполезно.

Однажды она не вернулась домой с прогулки, и мы объявили ее в розыск. Милиция не скоро, но сообщила, что наша соседка утопилась в Неве – мол, забирайте и хороните. Нарисовался бойкий племянник, предупредил всех, что перед смертью Клавдия завещала комнату ему. А еще через месяц на наш домашний телефон позвонили из милиции и попросили к телефону Петровича. Тот подошел, послушал, поворчал в трубку и бросил ее на рычаг. «Менты! – говорит. – Придумали еще: мы вашу жену Клавдию нашли, приезжайте, хороните. Я говорю, спасибо, я одну уже зарыл. Эдак никаких денег не хватит – все трупы им хоронить».

После этого звонка Петрович резко сдал, стал пить и умер во сне. Племянник за рекордное время успел проявить себя как незадачливый коммерсант, и банк забрал полкомнаты у него за долги. Белку с Чапой, которую мы упорно дразнили Стрелкой, забрали сестры Клавдии, а котики убежали во двор.

Когда цыганок выводят на прогулку, тюремный дворик оглашается жалобными песнями. Иногда им подпевают русские из других клеток: «Не в силах я эти цепи, цепи, мама, разорва-а-а-ать…» Мусора бьют в железные двери дубинками и орут: «Заткнитесь! Раньше надо думать было! Никто вас сюда не звал!» – не каждые уши выдержат эти стоны, у меня, например, абсолютный музыкальный слух.

С трех лет меня водили на фортепиано. Преподавательницу звали Жанной. Эта злобная барышня иногда хлестала меня линейкой по пальцам. Я никак не могла расслабить руки, держать воображаемое «яблочко». Жалобам на Жанну мама не верила – при родителях она по рукам не била, а была спокойна и строга.

В ответ мама рассказывала о своих школьных годах. В ее классе, например, географичка во время урока ковыряла длинной указкой то в зубах, то в щелях в полу – и этой же указкой лупила детишек по спине за неправильные ответы. Я должна была сделать очевидный вывод: с Жанной мне повезло.

На вступительных экзаменах в первый класс музыкальной школы я увидела в комиссии педагогов страшную Жанну и сыграла пьески отвратительно. Маме объяснили, что ребенок профнепригоден. Но та не поверила и потащила меня в Первую ДМШ, лучшую в городе. Там я никого не боялась, и утешили мою родительницу тем, что у ребенка абсолютный музыкальный слух, хороший голос и талант. Педагоги напрасно проявили демократичность и спросили, на каком инструменте я сама хотела бы заниматься. Предложили на выбор три: фортепиано, скрипку и виолончель.

На пианино я точно играть больше не хотела и чуть не расплакалась, когда объяснили, что все равно придется в рамках общего курса. Скрипку уже видела и слышала. А вот что такое виолончель, я не знала и поэтому выбрала ее. Педагоги были удивлены, но перечить не стали. Только мама сказала, что я дура. Стоило мне увидеть эту бандуру, как я сразу же с мамой согласилась.

Учительницу звали Лилия Ивановна. Ей было скучно заниматься со мной весь урок, поэтому она заставляла учить стихи – типа для развития памяти. Меня это раздражало, так что к одному из занятий я постаралась подготовиться особенно хорошо. Все сорок минут я рассказывала ей стихотворение Лермонтова «Воздушный корабль».