Им тогда было по шестнадцать лет. Выезд на летние сборы сборной 20** года рождения. Изматывающие тренировки под палящим южным солнцем, море амбиций, надежд и веры в себя, а по вечерам – дискотеки, бьющая в барабанные перепонки музыка, добытое в тайне пиво…

Он был тогда очень стеснительным, в отличие от него. Скромным, тихим мальчиком с альбомами для рисования, из которого его домашность не выбили ни годы в спортшколе, ни все аккуратно озвучиваемые тренерами карьерные перспективы…

Он сказал ему тогда, что та девчонка, вот та – в углу зала, очень ему нравится и он просит его не мешать, не кадрить её…. И что сделал он? Пригласил её на медляк на дискотеке…

– Привет, это Витька, я тебе говорил о нём!

– Ой, вы же вовсе одно лицо!

– Не правда, во многом мы совершенно разные люди! – как же в тот момент он ненавидел его спокойный, доброжелательный и уверенный тон с лёгкой и как бы доброй усмешкой. Один тон для девчонок, другой – для тренеров. И с теми, и с другими – работает безотказно.

Он берет её за руку, ведёт за собой в сторону пляжа, оставляя его лишь бессильно сжимать кулаки…

…Но стоп! – Виктор оторвал лицо от мокрой подушки, вдохнул аромат духов, ещё раз оглядел спальню. Если тогда он ушёл вместе с ней, почему она была здесь в его доме, в его, в их кровати? И куда она всё-таки ушла? Опять к нему?!

Опасные мысли, опасные вопросы. Он попытался остановить себя, но было уже поздно. Проснулся правый висок. И если колено плакало, то висок стучал отбойным молотком.

БУМ! БУМ! БУМ!

Боль нарастала с каждой секундой. Мысли путались, сплетались щупальцами….

Фотография вспыхнула белым пламенем и моментально обратилась в пепел, оседая на простынях, которые в свою очередь поднялись в воздух и набросились на него, обволакивая грудную клетку и шею, сдавливая, стараясь задушить.

Это ловушка! Надо бежать!

А боль в виске всё сильнее и сильнее…

Он с трудом выпутался из ловушки простыней, упал на пол, вскочил, не обращая внимания на протестующе взвывшее колено, и побежал прочь, через анфиладу одинаковых пустых комнат, к кухне и двери в подъезд, понимая, что не успевает, чувствуя, как боль из виска заполняет, захватывает всё тело…

Быстрее! Быштрее! Быффтре…

Комната, комната, комната…

Вперёд, быстрее…

Комоната, быфтрее, вперёд, быштрее…

а

авы

ыва

выапошщвыаршвыавыашвыашвы

ДМИТРИЙ

Вместе с вынужденным отстранением пришло чувство потерянности и опустошения. Хотя… кого он обманывает. Потерянность и опустошение уже давно были всегда с ним, почти как счастливые красные найковские перчатки, бывшие его талисманом со времён молодёжной команды.

Молодёжки – в которой и крылся корень всех текущих бед.

Год, когда крепкая, неразрывная связь дала трещину, постепенно разросшуюся до космических пределов и разбросавшую кого куда – одного в сонный пригород Хайфы, другого – в гулкий, никогда на засыпающий зал с кафельными стенами на улице Маяковского.

Возможно, перчатки на самом деле были несчастливыми?

Дима покачал головой. Нечего винить вещи. Мы сами кузнецы своего счастья, а также плотники, скобари и золотари своих бед.

Он рассмеялся своим мыслям и припарковался у маленького, грязного магазина.

Омар, как обычно стоящий за прилавком, заулыбался, увидев постоянного покупателя, и затараторил на какой-то несусветной смеси английского, иврита и арабского.

Дима открыл для себя этот магазинчик на углу ещё в первый год, а последние недели стал его ежедневным посетителем.

Во-первых – покупать алкоголь здесь было проще, чем в израильских магазинах. Пророк, очевидно, не запрещал торговать веселящими напитками или Омар попросту игнорировал запрет – Диме было как-то по барабану, но факт оставался фактом, в магазинчике всегда можно было взять пиво, виски – всё, чего желает душа и даже по более выгодному прайсу.

Во-вторых, покупать алкоголь в израильских супермаркетах Дима попросту стеснялся. Он не тешил себя надеждами, что жителям Кирьят-Шмона было большое дело до местной команды, но, однако, пятитысячный стадион заполнялся почти всегда, и вообще, шанс встретить болельщика в израильском магазине был больше, чем в маленькой арабской лавке.

В-третьих, Диме просто больше нравились арабы, чем евреи, среди которых проходила вся его жизнь последние годы.

Он не смущался, называя про себя израильтян евреями. Прабабушка из Мариуполя – Рахиль Соломоновна Шварц, – как бы давала ему сквозь три поколения добро на столь спорную формулировку.

Мариуполь… – Дима завис у холодильника с пивом, мысли потекли куда-то в сторону. – Не оттуда ли к братьям Турбиным приехал нескладный паренёк с попугаем? Нет, – он покачал головой, тем самым вызвав восклицания Омара:

– Гута бир! Колда бир!

Из Житомира приехал племянник. Из Житомира…или из Жмеринки?

Какая разница! – Дима разозлился и принялся сгребать в корзину пивные банки. Годы игры вне родного города, годы одиночества и пустых амбиций привели к тому, что он прочитал море – и не Мёртвое, и не Чёрное, а, скорее, Средиземное, – книг. Вот только толку от них не было никакого.

Когда-то это доставляло ему ни с чем не сравнимое удовольствие. Нонсенс же – футболист, читающий запоем книги, возящий с собой на сборы полчемодана чтива. Пока остальные вечерами рубились в приставки, он читал… Как будто от этого кому-то могло стать лучше. Как будто это что-нибудь изменило бы в его жизни…

Вот он на окраине Хайфы, с полной корзиной пива, сбитый лётчик, играющий в середняке израильской премьер-лиги.

– Три пачки жёлтого Кэмела дай ещё, пожалуйста, – ставя корзину на кассу, попросил он Омара.

Пока он был в магазине, наступил полдень. За два года он смирился и с летним солнцепёком, и с ненастоящей дождливо-ветреной зимой с плюс пятнадцатью, но так и не принял это всё. К тому же ноябрь в этом году выдался аномально жарким даже по местным меркам. Доходило почти до 30 градусов.

Кондиционер спасал, но не сильно.

Из прохладного салона машины короткой перебежкой по самому солнцепёку до подъезда. В квартире – первым делом включить кондиционер, а уже затем всё прочее – разобрать вещи, поставить пиво в холодильник, сообразить какой-то перекус, в то время как жужжащий корпус будет гнать раз за разом через себя застоявшийся, душный воздух.

Квартира у Димы была скромная, маленькая – как раз такая, на которую хватала скромной израильской зарплаты.

Нет, когда-то у него были деньги. Ещё бы – сначала «жирный» контракт в Петербурге, половину «жира» в который добавил вызов в сборную, как это водится. Затем – куда меньшая, но всё равно измеряемая большим