Раздается мерное шуршание – мы отправляемся. Я наслаждаюсь серой дымкой города. Сверху центральная улица напоминает огромного ящера, трусливо отбросившего хвост. Точнее, хвост ему передавил магазин «Караван», что возле штаба. Где-то там Кир хрустит солеными сухарями с сыром и монтирует видео.

Меня высаживают на крыше моего небоскреба.

Я живу в двух шагах от Университета. Мне повезло: для молодого поколения построили огромный парк с фонтаном и тропками, выложенными брусчаткой. Раньше, по вечерам, я бегала там, но потом забросила эту затею. Со спортом мы расстались друзьями.

Дома меня встречает незастеленный диван. Я плетусь к нему, но сразу же себя останавливаю. Сначала – душ.

Когда грим смыт, а рюкзак разобран, я варю кофе. Этим летом он стал привычкой. Пока закипает коричневая гуща, я смотрю в окно, точнее – в стеклянную стену. Занавесок нет, да и кому они нужны? Любопытных зевак здесь не так уж и много. Окна выходят на пустынную местность, к солнечной электростанции. Тысячи фотобатарей ловят свет так же отчаянно, как я пытаюсь согреться.

Мой дом служит границей между бешеной жизнью студентов и спокойствием полей.

Я беру планшет, надеваю сетевые линзы и погружаюсь в виртуальную комнату «Закладки». На стенах висят сотни наших с Киром работ. Под потолком написано, что пять минут назад был загружен новый ролик.

Губы греет улыбка. Кир смонтировал.

Заставка свежего пранка – две седых головы. Я могу дотронуться, чтобы воспроизвести видео, но мне нужно другое.

У нас три просмотра.

Кир «съел» свои полтора. Моя очередь.

Я снимаю сетевые линзы и втыкаю в планшет флешку. Она наполняется десятью метрами[4] кармы. Вот сколько стоит один просмотр. Вот сколько стоит предательство.

Остаток дня проходит за блужданием по Сети и выискиванием веселых видео.

В голову лезут мерзкие воспоминания о незнакомце с черным пальцем. Я прогоняю их и, чтобы отвлечься, планирую завтрашний день. Встреча с Киром, обсуждение новых пранков…

Сон подкрадывается незаметно. Он увлекает меня в хоровод кошмаров о маленькой девочке и о том, что она сделала. Нечаянно.

Не-ча-ян-но.

Я не сопротивляюсь – позволяю липкому ужасу подобраться к сердцу.

* * *

Комнату наполняет истошный писк дверного звонка. Я поворачиваюсь на бок и зажимаю ухо подушкой, но это не помогает. Взгляд касается настенных часов: восемь утра. Кому приспичило встретиться со мной в такую рань?

Чертыхаясь, я натягиваю футболку и шорты. Попутно расчесываю волосы, вьющиеся после вчерашнего. Звонить не перестают. Я открываю дверь – на пороге топчутся родители.

– Привет, – говорю я хрипло. – Что случилось?

Мама хватается за сердце.

– Шейра! Что у тебя с лицом?

Я едва сдерживаю ругательства. Царапина вряд ли исчезнет в ближайшие дни.

– Упала.

– О, дорогая! Осторожнее! Мы пройдем?

У меня закрадываются подозрения, что им что-то нужно.

Через миг догадки подтверждаются: за спинами родителей прячется моя двенадцатилетняя сестра Элла.

Мама бежит в кухню. Ее нос морщится, а пальцы перепрыгивают с одной немытой чашки на другую.

– Шейра, когда ты в последний раз убирала? Честное слово, тебе рано жить отдельно!

– Поверь, вы меня не выдержите и дня.

Я съехала от родителей сразу после окончания школы. Мы с Киром разыгрываем людей с десятого класса. Накопленные гигабайты я потратила на однокомнатную квартиру и безумно этому рада.

Папа и Элла падают на табуретки у окна.

– Глория, чего ты завелась? – хмурится отец. – Она уже взрослая.

– Спасибо, что заметили, когда мне стукнуло двадцать четыре, – огрызаюсь я.

Мама накручивает на палец локон светлых волос. Накрашенные ярко-красной помадой губы растягиваются в улыбке.

– Доченька, женщины скрывают свой возр…

– Что у вас случилось? – перебиваю я.

Срок демоверсии любезностей истек.

– Командировка, – объясняет папа.

Мама обнимает его за плечи.

– Я расскажу, Карл, – мигом серьезнеет она. – Милая, мы должны проверить кое-что важное. Тебе ведь известно, как нам дорога эта работа. А потом мы заберем Эллу домой.

Как ни странно, я рада такому повороту событий. В последние месяцы мы с сестрой мало общались, и я соскучилась.

А она? По серым равнодушным глазам не понять.

Я в сотый раз восхищаюсь тем, как Элла похожа на маму. Обе низкого роста, обе круглолицые. Обе блондинки.

– Вы надолго? – прерываю я затянувшуюся паузу.

– Недельки на две, не больше, – отвечает мама, как мне кажется, слишком беззаботно и весело.

– Надеюсь, исследования того стоят.

Мои родители – биологи, а я ничего не смыслю в митозе, мейозе и прочих научных премудростях.

– Конечно, стоят! Ты ведь не против, солнышко? – умоляюще шепчет мама.

Солнышко.

«Я не причиню тебе вреда, солнышко», – сказал тот, чьи грубые руки до сих пор ощущаются на губах.

– А почему именно «солнышко»?

В голове свистит, как в сломанном аккордеоне.

Не играйте на мне, не играйте…

Я массирую виски.

– Не нравится? – Сквозь маску беззаботности на мамином лице проступает тревога. – Дорогая, у тебя все в порядке? Ты так побледнела…

Я опираюсь на стол. Уши закладывает, будто под водой. Под водой, умеющей противно визжать. Мир наполняется ватой, и я не вижу ни родителей, ни кухню.

– Шейра! – Это голос папы. – Твой индикатор! Когда ты в последний раз принимала карму?

– Вчера… – мямлю я.

Вата везде. Скоро она забьет мне нос и рот. Скоро я задохнусь и, как рыба, всплыву кверху брюхом. Мелькают картинки привычных кошмаров. Пара вдохов – и они защекочут рыбку лезвиями. Остается надеяться, что…

«…Я Дори. И у меня беда с краткосрочной памятью».

Что ни завтра, ни через год я не вспомню того, что мне приснится.

* * *

Ко мне тянется длинная рука. Чья она? Папина? Нет. Я смотрю на чужие ладони и кисти. Вены просвечивают сквозь тонкую белую кожу, и я, словно по тропе, следую взглядом выше. Миллиметр за миллиметром.

Мне страшно, я задыхаюсь, но не могу, не имею права закрывать глаза. Внутри меня, под ребрами, сидит голодный червь, жаждущий ужаса и слез.