тем, что обратился ко мне по имени и отчеству. Якобы он был очень рад и давно хотел познакомиться. М. добавил, что наслышан, поскольку про меня ему рассказывали тот-то, тот-то, тот-то и тот-то. Названные имена поражали воображение в ничуть не меньшей степени – это были крупные режиссеры и известные театральные критики. Мне казалось, эти люди и знать-то не могли о моем существовании, а на деле выходило, что они давно следили за мной, да еще и обсуждали меня с самим М.!

Я онемел. Это не литературная форма, не преувеличение, но реальное положение дел. Мое изначальное волнение сменилось тотальным ошеломлением. Впрочем, при всем желании первые полчаса я бы и слова вставить не мог – мастер говорил без перерыва, причем исключительно обо мне. Он детально изучил всю мою жизнь и, сомнений не оставалось, действительно готовился и ждал нашей встречи. Лишь выпив вторую чашечку кофе, я наконец получил возможность что-то промямлить о своем спектакле, а также показать черновики.

– Разумеется! Не сомневайтесь! Я непременно помогу! Почту за честь! Только перестаньте называть спектакль выпускным. Вы – совершенно гениальный человек! Мы сразу сделаем постановку в большом городском театре, – сказал М., протягивая руку к моим бумагам.

Мне кажется, в тот момент я на некоторое время потерял сознание, хоть это и противоречит тому, что моя память хранит каждое последующее мгновение. Он взял черновики из моих оцепеневших пальцев. Быстро просмотрел их, задал несколько вопросов, выразил тотальный восторг, сообщив, что такой-то его коллега подготовит костюмы, а декорации будет делать другой известный художник, который, как мне казалось, уже десять лет живет за границей. Я спросил М. об этом, он ответил, что ради работы со мной выдающийся мастер обязательно приедет. На премьере непременно будут присутствовать тот-то и тот-то. Ах да, еще тот-то…

Здесь, похоже, я все-таки отключился – внешне это никак не проявилось, – речь не идет об обмороке, но каждое слово мастера было своего рода выстрелом в мой разум. Представления о профессии, о судьбе, о реальности были уничтожены, мозг горел, кровоточил и не мог функционировать.

Придя в себя, я все еще не чувствовал ног, однако это было неважно, поскольку ощущались крылья за плечами. Тем временем наша встреча подошла к концу. Оставив М. свои бумаги, я откланялся. Он также взял номер моего телефона и обещал вскоре перезвонить.

Странно, но события последовавшей недели мне не удается вспомнить, сколько бы ни пытался. На этот раз я допускаю, что наконец потерял сознание вполне буквально, без каких бы то ни было оговорок и экивоков. С момента нашей встречи с М. моя жизнь более не имела смысла вне рамок, щедро очерченных этим великим человеком. Потому сознание вернулось ко мне ровно тогда, когда в комнате раздался телефонный звонок.

Должен отметить, что М. всегда звонил очень рано утром. В такое время я еще, разумеется, спал. Казалось, было важно, чтобы именно его голосом меня, разбуженного, приветствовал начинающийся день. Только вот кому это было важно – ему или мне?

Итак, он позвонил, поздоровался не менее почтительно, чем при встрече, хотя его голос звучал несколько напряженно. После небольшой преамбулы, посвященной моей гениальности, а также филигранному совершенству идей, недоступному большинству даже опытных режиссеров, он наконец перешел к делу. М. сказал, что все придумано и разработано прекрасно, что он уже договорился в главном театре нашего города о моей постановке, нашел средства и почтенного артиста на главную роль, тот уже успел дать свое согласие, вот только по поводу пьесы… Решать, конечно, мне, но он советует брать не Еврипида и тем более не Шекспира, а некого современного драматурга – его имя я слышал впервые – с превосходной исторической драмой.

– Вы его, возможно, не знаете, – М. предугадывал мою реакцию, – но он очень хорошо знает вас. Когда я сообщил, что именно вы возьметесь за пьесу, автор обрадовался как ребенок. Еще раз повторю: решение принимать только вам, и никому другому, но я уверен – это будет удивительный спектакль! Курьер принесет вам текст с минуты на минуту. Прочитайте, подумайте и сообщите о своем решении.

Не знаю, как так вышло, но свое согласие я дал незамедлительно. Это меня удивило и, признаться, изрядно огорчило. Отчего я не принялся отстаивать Шекспира и Еврипида, спектакли по которым зримо представлял себе, ведь уже поставил их в своей голове, уже любил, уже сыграл первую сотню раз? Во время разговора с мастером я продал не за грош и «трагичнейшего из трагиков», и того, кто считался «яркою зарею и торжественным рассветом эры нового истинного искусства». За какие сребреники? Нет! Это не просто слабость, это… предательство! Но тут раздался звонок в дверь – курьер принес текст.

Нужно сказать, что пьеса мне на самом деле очень понравилась. Она оказалась неожиданно сильной, так что мои переживания вскоре улеглись. Я перезвонил М. и сообщил, что получил текст, ознакомился с ним, а также подтвердил уже высказанную прежде готовность ставить именно это произведение. Он довольно спокойно ответил: «Вот и прекрасно», – будто ничего другого услышать не ожидал. Затем последовал набор довольно подробных инструкций по поводу того, что и как мне надлежало делать дальше. Вкратце: в первую очередь следовало сходить в театр, познакомиться с дирекцией и труппой, а потом позвонить почтенному артисту.

– Можно ли на этой неделе принести вам наброски?

– Что?.. – М. явно не ожидал такого вопроса. Впрочем, он с готовностью пошел у меня на поводу. – Ах да, конечно.

На этом мы распрощались, и я поспешил выполнять распоряжения.

Большой театр нашего города нравился мне с детства. Сколько юношеских потрясений, сколько катарсисов пережито в этом зрительном зале! Я бывал здесь сотни раз, но никогда прежде не входил в это старое здание так, как теперь.

Сначала, я являлся сюда простым зрителем. Это приятный статус, что-то среднее между гурманом в ресторане и пассажиром в автобусе. От зрителя ничего не зависит – он платит в кассе и оставляет пальто гардеробщице. При этом даже тот номерок, который разоблачившийся получает взамен одежды, определяется не им, а слепой судьбой в обличье пожилой женщины. Далее зритель отдается во власть драматического действа. Другое дело, что именно в этом театре большинство спектаклей меня не разочаровывало, а потому чужая власть была сладкой.

Примерно пять лет назад я начал заходить сюда как студент театрального университета. Должен отметить, что это куда менее отрадный статус. Учащимся полагается бесплатный или льготный билет, потому кассиры, администраторы, уборщики и прочий обслуживающий персонал смотрит на «них» – я уже не