— То есть ты хочешь сказать, что другие видят совсем не то, что вижу я? — ошарашенно прошептала и повернулась к матери. — Даже вы?

Та ласково улыбнулась и кивнула мне, подтверждая мои же слова.

— Только, милая, запомни! Никто за пределами рода не должен знать о том, что ты можешь видеть суть! Это важно для твоей же безопасности. Да и среди своих не стоит распространяться. Поняла?

— Да, папа.

Тогда я не стала спрашивать о причине такой таинственности, просто исполняя наказ отца. Но сейчас уже понимала гораздо больше.

Я оглядела двухэтажный домик в самом сердце столицы, где мне предстояло провести неделю до начала занятий. Калитка распахнулась, и на дорожке показался тот самый светлый, что сопровождал Берхольда ранее.

— Добро пожаловать, уважаемая Ания Риттан! — громко, так что я от неожиданности подскочила на месте, возвестил мужчина.

Кивнув ему, махнула рукой возничему, уже стоявшему за моей спиной с двумя объемными сумками. Мы двинулись за светлым к дому. Через минуту я стояла в просторном холле и с интересом разглядывала убранство первого этажа. Возничий, поставив мои вещи посреди помещения, замер в углу в ожидании оплаты. Неожиданно раздался шум и топот, и по витой лестнице на первый этаж, практически бегом, спустился сам хозяин. Подскочив ко мне, подхватил на руки и закружил, приговаривая:

— Милая моя Ани! Как я рад снова тебя видеть! Как я соскучился! — А когда я уже готова была завизжать от неожиданного напора, прижал меня к себе и страстно впился в губы. Конечно, я и раньше целовалась с мальчишками в школе, а однажды на танцах меня пригласил погулять один из знакомых ребят. К тому же в контракте четко прописывалось, что поцелуи и объятия необходимы для поддержания видимости счастливой влюбленной пары.

Распахнув глаза, встретила его взгляд: совершенно серьезный, лишенный каких-либо эмоций и холодный. Я замерла, наконец сообразив, что именно происходит. Как только входная дверь за моей спиной хлопнула, отрезая нас от внешнего мира, парень выпустил меня из своих рук, да так резко, что я чуть не упала, потеряв опору в его лице. Странная тень волной пробежала по его лицу и растворилась, словно ее и не было.

— Матис, проводи уважаемую в ее комнату и проследи, чтобы к вечеру она была подобающе одета, мы будем ужинать в ресторане. Ее гардероб уже доставили?

— Да, уважаемый, — Матис подхватил мои чемоданы, брезгливо сморщив нос. — А это куда?

— В мою комнату, — отчеканила я, уже придя в себя.

— Отнесите, Матис, — Кир хмыкнул, — выкинуть всегда успеете.

После этих слов он развернулся и скрылся за дверью, ведущей в одну из комнат на первом этаже. Так все и началось.

На следующий день мой гардероб был придирчиво изучен и отправлен обратно в дом родителей. Горы модных и ярких нарядов высшего качества разместились на вешалках и полках. Обувь, украшения и все то, что могло понадобиться молодой, обеспеченной девушке, было расставлено, разложено и развешано по своим местам.

Я так и просидела на полу общей комнаты до самого утра, не в силах поверить в слова Кира Берхольда.

Я собственность рода Берхольд? Как же так? Почему родители пошли на это?

Вопросы так и роились в моей голове, а я вздрагивала от желания вскочить с места и рвануть домой. Мне нужно было встретиться с папой и узнать, наконец, все. Но тут же замерла, осев на пол, ведь я не могла покинуть Кира, контракт не позволял мне этого сделать.

Кир Берхольд, темная лошадка, полукровка королевской крови. Сын уважаемой светлой — родной сестры Его Величества. А вот личность отца так и осталась тайной даже для меня. На людях Кир был обходителен, а «дома», как он называл наши апартаменты в общежитии академии, был самим собой: вспыльчивым, резким, грубым, невыносимым, бесшабашным и нетерпеливым.

Первые пару месяцев мы честно выполняли договоренности, лишь иногда споря о том или ином поступке. Но, как оказалось, долго это продолжаться не могло. Вскоре претензии друг к другу стали перерастать в препирательства, затем начались скандалы, и вот уже почти два месяца жизнь и учеба рядом с ним превратились в кошмар.

На людях мы ежедневно были самой любящей и нежной парочкой на всю академию, а как только за нашими спинами закрывалась дверь, обходительный и милый светлый запирался в своих комнатах и не выходил до самого утра или начинал распускать руки, ведя себя как по[1] [2] [3] хотливый кот. Однажды, в разгар очередного скандала, Кир перехватил мою ладонь, которой я пыталась отвесить ему звонкую пощечину и прижал к стене. Дернувшись, я замахнулась второй, но и она попала в плен. Заведя обе кисти над моей головой, Берхольд перехватил их пальцами одной руки, а второй зафиксировал мое лицо, не давая отвернуться.

— Значит, не нравится, как я тебя целую на людях? Слишком откровенно, любимая? — прошипел разъяренный полукровка. — А до этого нравилось…

— И до этого не нравилось! — ответила ему громко и четко, — И никогда не нравило…

Договорить он мне просто не дал, заткнув настолько откровенным и неприличным поцелуем, что я обескураженная происходящим, забыла как дышать. Отойдя от первого шока, замычала, стараясь отвернуться и избавиться от жадных прикосновений, но Кир оказался сильнее. Наконец, насытившись, он отпустил меня и ушел, хлопнув дверью собственной спальни.

А милая и скромная Ания достала свои кинжалы и искромсала его одежду в лоскуты, при этом матерясь, как последний темный, ведь причинить непосредственный вред ему я не могла.

Было тяжело, невероятно тяжело изображать любовь к тому, кого постоянно хотелось придушить, отравить, разрезать на сотни маленьких кусков. Чего стоило мне позволять ему постоянно прикасаться к себе, прижимать, целовать?! Хоть и не по-настоящему, но все равно! А совсем тяжело стало, когда месяц назад в Академию перевелся необычный, но, тем не менее, совершенно очаровательный юноша. Этот светлый практически с ходу привлек внимание половины нашего курса. При взгляде на него внутри меня что-то обрывалось, а тело наполнялось приятной легкостью.

Еще в самом начале по настоянию, а точнее, по распоряжению Кира мои документы были поданы на факультет Искусства. Теперь я могла в свое удовольствие заниматься танцами, живописью и литературой — всем тем, о чем я мечтала! И это была не просто Высшая школа, а самое привилегированное направление в Столичной Академии!

С того момента, как я стала уделять особое внимание стройному, утонченному юноше, отношения между мной и Берхольдом накалились до такой степени, что стычки и препирательства стали выходить за границы комнаты. Наши нежные объятия сопровождались щипками и тычками. Последние ругательства, произнесенные на ушко самым ласковым тоном, для других выглядели воркованием влюбленных. А ярость, горящая в глазах, воспринималась как страсть[4] [5].

Порой мне казалось, что Кир ведет себя не просто как взбалмошный светлый, недовольный моим поведением, а ревнивый тиран, готовый разорвать любого, присягнувшего на его собственность. В отличие от него, я не имела права находиться наедине с другими молодыми людьми, а уж тем более никаких прикосновений или, того хуже ласковых взглядов. Проблема была в том, что ревновать Кир не мог, а потому его отношение могло объясняться только его невыносимым характером.