— Что с этими делать будем? Ночью холодно уже, да и Сторожа скоро выйдут…

— Давай хоть девчонок внутрь перетащим.

— Чур, я — лесовичку! — быстро сказал Криспин. Для верности еще и, как при игре в классики, перепрыгнул через остатки пиршества и пару ступеней к девочке-с-корзинкой.

Артур фыркнул:

— Понятно, кому хочется тащить по коридорам все эти юбочные обручи! Или ты просто хотел лесовичку втихомолку потискать? Я вообще-то имел в виду трансгрессировать обеих.

— Ну да, у баронески в ее так называемом платье нащупаешь только металлический каркас и китовый ус, — проворчал друг, выпрямляясь. — Куда ты их? В девчачье крыло?

— Что-то мне подсказывает, что им с утра понадобится помощь нашей доброй Иды…

— Откуда ты знаешь, может, они с самой колыбели глушат вино бутылками, еще и закусывают при этом гномьими дорожными хлебцами?

Оба синхронно передернулись, вспомнив те самые опробованные однажды хлебцы.

— Все равно подстрахуемся, — сказал Артур, подворачивая рукава мантии. Отступивший Криспин присел на парапет, хотя вряд ли чем мог бы помешать старосте Академии. Как и помочь. Его собственные навыки трансгрессии были настолько жалкими, что он и под страхом смерти не мог переместить даже неодушевленный предмет, что уж говорить о живых существах!

«Цветочницу» приподняло с земли, слегка крутнуло вокруг своей оси, как будто Артур поворачивал дротик, прежде чем метнуть его в мишень. Криспин моргнул — и девчонка исчезла вместе со всеми обручами; только шелковый платочек спланировал на ступеньку. Надо думать, возлежит уже на госпитальной койке. Со второй девицей неожиданно оказалось трудней: лесовичка ни за что не желала расстаться со своей корзиной. Даже во сне. Даже при трансгрессии.

— Наверное, уже новых лягушат туда напихала, — предположил Криспин, — не хочет с ними разлучаться. Но с этой корзиной я ее уж точно никуда не потащу, так что старайся, друг мой, инициатива наказуема!

Артур бросил на него хмурый взгляд, помедлил, шевеля губами — рассчитывал поправку на возможные живые существа в корзине — заметно напрягся и отправил-таки девчонку к ее сиятельной собутыльнице.

— А с этим что? — Криспин кивком ботинка указал на продолжавшего сочно храпеть парня. Артур отмахнулся.

— Ничего с ним не случится. Это же гном! Пошли. Пора запирать двери.

Но Криспин по пути в корпус все же наклонился и заботливо прикрыл гнома шелковым девичьим платочком.

Насколько хватило.

Глава 4

Поступившие поступившие

— О-ох… Ой-ой-ой… Уф…

Оказывается, Мира выдавала эти стоны и вздохи вслух, потому что рядом кто-то медленно отозвался:

— И не говори…

От звука раздавшегося голоса в виски вонзились настоящие иголки, причем острия встретились где-то в самой середине мозга. Придерживая обеими руками голову, чтобы та ненароком не лопнула от переполнявшей ее боли, девушка приподнялась на кровати (на кровати?) и из-под страдальчески заломленных бровей взглянула на сидевшую напротив цветочную баронессу. Выдавила сипло:

— Мы… где?

— Не знаю, — так же монотонно ответила Амариллис. С баронессой было что-то не так. Покряхтывая и дыша сквозь зубы, Мира сползла к краю кровати, осторожно помахала рукой перед мертвенно бледным лицом девушки: та, сидящая неподвижно и прямо, будто кол проглотила, даже не моргнула — как смотрела стеклянными глазами со зрачками-точками в стену над головой лесовички, так и продолжала смотреть.

— Что с тобой? Ама… — Мира поняла, что не в состоянии выговорить хоть одно имя баронессы до конца и заменила его самым расхожим обращением: — Эй! Ты меня слышишь?

— Слышу, — загробным голосом отозвалась девушка.

— А видишь?

— Вижу.

Что-то незаметно.

— М-м-м… а знаешь?

— Знаю.

— И кто я?

— Моя покойная бабушка.

Да, что-то явно не так, уверилась Мира. Осмотрелась в поисках своей корзины, даже рискнула наклониться глянуть на полу — и тут же выпрямилась, сглатывая тошнотворное головокружение. Похоже, так и придется сидеть недвижно друг напротив друга, пока вчерашний хмель… ну и забористое у Амы винцо, оказывается… не выветрится!

Мира осторожно повела взглядом. Грубые шерстяные одеяла. Топчаны с соломенными тюфяками, травяные подушки в холщовых наволочках, беленые каменные стены, с другой стороны — длинная белая занавеска. Где же они находятся, как в этом «где» оказались, но самое главное — где ее корзина?!

На два первых вопроса ответы пришли очень скоро. Занавеску неожиданно и решительно сдвинули в сторону, и девушки увидели полную светловолосую женщину, вчера безмолвно стоявшую за спиной ректора. Вернее, увидела Мира. Амариллис даже не моргнула.

— Ага! — провозгласила женщина отвратительно бодрым голосом, от которого лесовичка вновь схватилась за виски. — Вот вы и очнулись, мои маленькие алкаш… пташки! Как здоровьице?

Мира сглотнула. Выдавила:

— Как… с похмелья. Только вот Ама что-то… не очень.

Женщина энергично фыркнула. Позже они узнали, что Ида, врачующая местных студиозусов, была просто олицетворением, наглядным символом своей профессии: свежая кожа, ясные глаза, отменный аппетит и бесконечная, брызжущая через край бодрость.

— Еще бы не «не очень»! Удивительно, что вы ночью просто-напросто не отправились на Изнанку, вот что значит молодой здоровый организм! Хорошо, пятикурсники о вас позаботились, в госпиталь доставили.

— Но мы же бутылку все-таки на троих… — попыталась оправдаться Мира — еще не хватает, чтобы в Академии сложилось впечатление о ней, как на хмель слабой! Во всех отношениях слабой. Хотя, конечно, ей тут уже не учиться…

— На троих! — передразнила лекарка. — А перед тем еще и Сааргх глотнули, так?

Вроде гномский дорожный напиток так и именуется, поди запомни эти их названия! Женщина суетилась возле баронессы: в лицо заглядывала, веки раздвигала, руку поднимала, пальцы сжимала, за уши щипала — ничего, сидит, ровно кукла неживая.

— А Сааргх не что иное, как гномий наркотик! Гному-то как с гуся вода — вон спозаранку