— Откуда вам знать, сударыня? — вырвалось у пораженного писателя. В повести он действительно описал своего гимназического приятеля и его семью, которую наблюдал на протяжении нескольких лет.

Вера скользнула по нему загадочным взглядом. Она еще при чтении сообразила, что автор вывел себя в друге героя — слишком уж выпукло были описаны его переживания из-за бедности родителей и некоторые тончайшие штрихи, которые можно почувствовать, только если пишущий сам побывал когда-то в шкуре своего персонажа.

— Полагаю, ваша повесть имела бы куда больше успеха, если бы вы сделали своих героев разорившимися дворянами, — сказала Вера, обмахиваясь веером.

— Я не слишком хорошо знаю быт дворян, — ответил Михаил с раздражением, которое даже не пытался скрыть.

— А вы изучайте, милостивый государь! — воскликнула графиня смеясь. — Вы ведь сейчас в Бадене, куда съезжаются… э… как обыкновенно пишет добрейший Платон Афанасьевич — сливки общества? Право, я не могу взять в толк, как сливки могут куда-то съезжаться, когда им положено смирно сидеть в кувшине… И почему непременно сливки, а не сметана или масло?

И снова Михаил поймал себя на том, что улыбается. «Нет, она вовсе не глупа… решительно не глупа. Хотя сейчас она наверняка посоветует мне взять ее в героини и примется рассказывать какую-нибудь тривиальную историю из собственной жизни…»

— Ну вот, — продолжала Вера Андреевна, говоря как бы с увлечением, но в то же время и с легкой иронией, — возьмите любую русскую семью из тех, что сейчас в Бадене, присмотритесь к ней — и, я уверена, вы найдете достойный сюжет, и не один. Вы со мной не согласны? — быстро прибавила она, видя, что собеседник хмурится.

Михаил собирался ответить графине — разумеется, очень учтиво, но категорично, — что сюжеты придумываются совсем не так и что Вера Андреевна вообще понятия не имеет о том, как герои приходят к автору и завладевают его воображением, так что приобретают для него больше значения, чем реальные люди. Но предмет разговора был для Авилова слишком важен, и он решил начать издалека.

— Боюсь, госпожа графиня, все не так просто, — заговорил он, не замечая, что подделывается под тон своей собеседницы. — К примеру, случилось мне сегодня прогуливаться неподалеку от гостиницы «У золотого рыцаря». Туда как раз прибыла русская семья, такая, знаете ли… провинциальной складки. — Произнеся последние слова, он вспомнил, что сам является провинциалом, и почувствовал укол досады: уж ему-то точно не следовало выставлять новоприбывших в смешном свете. — Я имею в виду, что они выглядели провинциально: и одежда, и манеры, и слуги их, и огромный самовар, который они с собой привезли…

— Вы и самовар приметили? — спросила Вера Андреевна лукаво. Михаил покраснел.

— Его трудно было не заметить. И чемоданы у них были старомодные, с такими, должно быть, путешествовали их предки еще в прошлом веке. Да… я готов поклясться, что семья эта первый раз в жизни выбралась в Европу. Люди вроде бы образованные, но не могли толком объясниться ни по-немецки, ни по-французски… Одним словом, мне пришлось послужить кем-то вроде толмача. Отец семейства — добродушный господин, довольно флегматичный, его супруга, которая обо всем хлопотала, и дочка…

— Ах, — вырвалось у Веры Андреевны, — я так и предполагала, что там должна быть дочка!

И она со значением посмотрела на Михаила, смутив его совершенно.

— Госпожа графиня, я…

— Нет, вы все же расскажите о дочке, — перебила его Вера, торжествуя. — Я умираю от любопытства. «У золотого рыцаря» — вы имеете в виду «Au chevalier d’or»? Не самый лучший отель, конечно, во всяком случае, не чета «Европе». — Она имела в виду считавшуюся роскошной гостиницу на берегу реки, как раз напротив казино.

— «Европа» не всем по карману, особенно сейчас, в сезон, — осторожно заметил Михаил.

— Ах, да какой сезон, — отмахнулась графиня. — Видели бы вы Баден в прошлые годы, а сейчас большинство путешественников предпочло Париж, из-за выставки, конечно. Сейчас тут не так уж много народу…

— Но цены, насколько мне известно…

— Да, цены так же высоки, как и в прошлом году. Немцы практичный народ, — Вера Андреевна усмехнулась, — а сезон держится всего два месяца, и местные смотрят на дело так: за эти два месяца надо заработать столько, чтобы хватило прожить целый год. В отелях сейчас достаточно свободных мест, но владельцы все равно не сбавляют цен. Большое количество провизии уходит в Париж, опять же из-за выставки, и поэтому еда тоже обходится недешево. А как дерут местные прачки! Однако, милостивый государь, мы отвлеклись. Я жажду узнать побольше о дочке… и о ее старомодных родителях. Как их фамилия, кстати? Вы ведь наверняка узнали ее, раз имели с ними дело.

— Назарьевы.

— Так-так, почтенный глава семейства, хлопотунья-жена… и очаровательная дочка. Нет-нет, даже не возражайте: я совершенно уверена, что она очаровательна. Неужели они приехали на воды? — тревожно спросила Вера Андреевна, хотя ее глаза смеялись. — Ах боже мой! Вы просто не представляете, сколько я перевидала семей, которые уверяли, что прибыли лечиться баденскими водами, а кончали тем, что проигрывались в казино… Я очень, очень беспокоюсь за господина Назарьева… как бишь его?

— Петр Николаевич. Однако он прибыл не для того, чтобы играть. Его жена уверяла, что они приехали для того, чтобы встретиться с родственницей, генеральшей Меркуловой. Она забросала меня расспросами об этой особе, и мне пришлось признать, что я…

Михаил хотел сказать «к стыду своему, никогда о ней не слышал», но Вера не дала ему закончить фразу.

— Генеральша Меркулова — это Натали? — протянула она тем особенным тоном, каким только красивая, уверенная в себе женщина способна говорить о той, которую считает своей соперницей. — Ну как же генерал отпустит Натали в Баден… ведь Осоргин здесь.

— Что за Осоргин? — неосторожно спросил Михаил.

Вера Андреевна с треском сложила веер, и писатель сообразил, что только что выдал свою полнейшую неосведомленность в том, что всякий баденский завсегдатай, по-видимому, обязан знать назубок.

— Осоргин — это Осоргин, — промолвила графиня с укором. — Вы действительно никогда о нем не слышали?

Михаил вынужден был признаться, что до сего дня понятия не имел о вышеназванном господине.

— Вообразите, вы первый, кому мне придется рассказать об Осоргине, — протянула графиня, забавляясь. — Его отец был очень богатым человеком и притом жестоким крепостником. Он порол своих крестьян на конюшне, причем некоторые уверяют, что не гнушался делать это собственноручно и иных провинившихся запарывал до смерти. — Михаила передернуло. — Жена его рано умерла, и кажется, оттого, что он обращался с ней ненамного лучше. Из трех детей сын и дочь умерли во младенчестве, и остался только один ребенок — тот Григорий Осоргин, о котором я веду речь. В детстве отец наказывал его за малейший проступок, но дети растут быстро, и однажды выросший Григорий приехал в имение. Если я правильно помню, дело было после его поступления в столичный университет. За столом вышла ссора, старший Осоргин разгорячился, стал угрожать младшему поркой, или даже не угрожал, как говорят некоторые, а хотел уже взяться за розги, да не тут-то было. Сын схватил то ли хлыст, то ли арапник и… словом, вы понимаете.