Пытка продолжалась год за годом. Казалось, каждый следующий класс еще несносней предыдущего.

В начале 1970-х годов здоровье Путифара-отца резко ухудшилось. Он не мог больше спускаться по лестнице и осел в гостиной, где только и делал, что читал исторические книги о Наполеоне. Осенью 1972-го он стал слабеть рассудком и каждое утро собирался «сойти в ателье поработать».

— Сегодня отдохни, ты устал, — уговаривала его жена, — завтра пойдешь.

Как объяснить ему, что он уже пятнадцать лет на пенсии, а на месте его любимого ателье теперь копировальный центр?

— Мне гораздо лучше, — твердил он, между тем как болезнь прогрессировала, — гораздо лучше, я чувствую… А у тебя, Робер, как дела в школе?

— Прекрасно, папа! — бодро лгал сын, чтобы его не расстраивать.

Однажды утром старичок объявил, что он выздоровел окончательно, и решительно засобирался в ателье. Он чувствовал себя бодрым и полным сил. Как-то его удалось отговорить, и тогда он принялся строить планы, как разобрать чердак и сделать там полки. А вечером умер.

Велико было горе Робера и его мамы.

— Ах, Робер, сыночек, — говорила мадам Путифар, обливаясь слезами, — только ты у меня и остался, единственная моя радость…

— Ну мама, ну не плачь, я тебя никогда не покину, — утешал ее сын.

Несколько недель спустя Путифар вошел утром в свой класс на третьем этаже школы «Под липами» — и остолбенел. На классной доске неведомо чья рука огромными буквами вывела:

«ПУТИФАР — МАМЕНЬКИН СЫНОЧЕК».

Он бушевал, угрожал, но виновник так и остался неизвестным. Дома он плакал от бессильного бешенства. Ну как они могут, откуда у маленьких человеческих существ столько изощренной жестокости?

В эту ночь его и осенило. Он очнулся от беспокойного сна и, окончательно проснувшись, сел в постели. Мрак безысходности внезапно озарили очень простые слова: «Я ОТОМЩУ!»

От возбуждения он не мог уснуть весь остаток ночи. «Я буду ждать, сколько потребуется, — обещал он себе, — я буду терпеливо ждать того дня, когда выйду на пенсию и у меня будут развязаны руки, я буду ждать и терпеть, но эти гаденыши у меня поплатятся! Я отомщу! Я посвящу этому все свои дни, все свои ночи, потрачу все свои сбережения, если понадобится. Я достану их, где бы они ни были, на соседней улице или в австралийской пустыне, — я их достану и отомщу! Клянусь мамой!»

Он понял: эта сладостная надежда даст ему силу выдержать все оставшиеся тридцать два года, вынести все, от мелких пакостей до самых нестерпимых обид. Он отомстит.

Мадам Путифар, которой он открылся, сразу решила войти в дело. Вместе они принесли торжественный и нерушимый обет: они отомстят! Отныне их связывала общая тайна, и мать дала себе клятву дожить до того, как «увидит это». Она полностью посвятила себя сыну, перенеся на него всю заботу, которой прежде окружала стареющего мужа. Каждый день готовила Роберу что-нибудь вкусненькое, следила за его одеждой, бельем, за его здоровьем. Она помогала ему собирать досье, изо дня в день укрепляла его дух перед очередной встречей с классом, а когда он готов был сдаться, отчаяться, ободряла его — улыбалась или просто подмигивала, словно говоря: «Ничего, Робер, ничего, сынок. Будет и на нашей улице праздник. Они свое получат…»

3. Пьер-Ив Лелюк

В череде учеников, за тридцать семь лет прошедших через третий класс Робера Путифара, одним из самых вредных был Пьер-Ив Лелюк (1966/67 учебный год). Единственный сын известного на всю округу ресторатора, этот заносчивый юный бездельник в школу ходил только затем, чтобы самоутверждаться за чужой счет. Следуя примеру своего отца, он с нескрываемым презрением относился к учителям вообще и к Путифару в частности. Зачем было ему, заранее уверенному, что он унаследует отцовский ресторан вместе со всем состоянием, унижаться до изучения истории, орфографии и прочих бесполезных предметов? Его интересовал исключительно устный счет — несомненно, с прицелом на то, чтобы впоследствии побыстрее подсчитывать свои доходы.

По вине этого маленького засранца, как он его про себя называл, 14 апреля 1967 года стало для Путифара самым ужасным днем за всю его службу. По правде говоря, он так по-настоящему от этого и не оправился.

Но прежде — необходимое пояснение: как известно, учителя и учительницы время от времени удостаиваются визита инспектора. Тот присутствует на их уроках, а потом дает им советы… и оценку. Казалось бы, учителя и учительницы должны радоваться, что им советуют, как лучше учить детей. Так ведь нет: им, наоборот, посещения инспектора внушают страх. Они боятся получить плохую оценку.

Роберу было двадцать шесть лет, и близился к концу пятый год его преподавательской деятельности, когда в один прекрасный вторник ему объявили, что в пятницу его будут инспектировать. Его тут же обметало нервной сыпью, и ночью пришлось дважды менять мокрые от пота простыни.

— Ну что ты с ума сходишь, Робер, — ворчал отец, который тогда еще был жив.

— Будем повторять таблицу умножения весь четверг, — пообещала мать.

Так они и сделали: утром — умножение на семь, после обеда — на восемь, вечером после ужина — самое страшное (особенно если не по порядку) умножение на девять. Робер лег спать, вконец обессилевший, и всю ночь практически не сомкнул глаз.

В 8.30, минута в минуту, инспектор вошел в учительскую и оказался… инспектрисой. Высокая, прекрасные стройные загорелые ноги, приталенный ярко-розовый костюм — она напоминала стюардессу. Путифар, который отчаянно робел перед женщинами, судорожно сглотнул.