— Это я! Собаку привел!

Робер сбежал по лестнице и у подъезда встретился с Бураном и его хозяином.

— Не передумал, кузен, подержишь его?

— Не передумал, — заверил Путифар, перехватывая у него поводок. — Обещал — значит обещал. Приятного вам аппетита и ни в чем себе не отказывайте! Счет запишешь на меня.

На прощание Жерар потрепал пса по холке:

— Пока, бандюга! Веди себя хорошо, понял? Смотри, ничего не круши!

«Не слушай, Буран, — хотелось сказать Путифару, — круши, милый, все круши…»

Несмотря на свою немалую физическую силу и сто тридцать пять кило веса, он еле удерживал собаку, которая, рискуя удавиться, рвалась за хозяином. Все-таки ему удалось дотащить Бурана до своей малолитражки и взгромоздить его в багажник, для такого случая обитый мягким.

— Ну вот, песик! Скоро увидишься с хозяином, обещаю. И плюс к тому тебя ждет приятный сюрприз: там, куда я тебя отвезу, тебе будет чем полакомиться!

Он взбежал на четвертый этаж и, еле переводя дух, ввалился в спальню матери.

— Мама, все идет по плану: баллистическая ракета движется к цели, атомная бомба ждет своего часа в багажнике!

— О, Робер! — простонала она. — Только бы все удалось! Мы так ждали, столько мечтали…

Он выждал полчаса — время, необходимое, по его расчетам, чтобы Жерар и Моника успели навести красоту и отправиться в «Старую усадьбу». Потом нежно поцеловал старушку в лоб.

— Я пошел, мама. Пока.

— Удачи тебе, сынок… — напутствовала его мать. — Я так волнуюсь, прямо как тогда, когда ты уходил на выпускной экзамен…

Буран в багажнике не сидел без дела. Он уже изодрал в клочья обивку заднего сиденья и напустил знатную лужу. А теперь лаял как заведенный и пытался просунуть голову сквозь прутья решетки. Пока он не переполошил всю округу, Путифар газанул на предельной скорости.

В «Старой усадьбе» все обещало приятнейший вечер. Панорамные окна были заблаговременно открыты настежь, чтобы посетители могли наслаждаться свежим воздухом теплого вечера и благоуханием парка. Все столики были, разумеется, давно забронированы, и первые клиенты, замирая от восхищения, уже вступали в большой зал. Между тем случай — известный каверзник — не преминул вмешаться. Пьер-Ив Лелюк на кухне фаршировал рыбу, когда к нему, стараясь не привлекать внимания, подошел один из официантов.

— Шеф, у нас, по-моему, важный гость — Малейссон, кулинарный критик. Он в гриме, но я его узнал по манере барабанить по столу пальцами — средним и указательным, вот так…

— Ты уверен? За каким он столиком?

— За третьим, под окном. Сидит один.

— Как он выглядит на этот раз?

— Небольшие усики, круглые очки. Уже и блокнот достал. Все кругом оглядывает и что-то записывает. Что нам делать?

— Ничего. Ведите себя так, будто вы его не узнали, и обращайтесь с ним так же, как с остальными клиентами.

— Вас понял, шеф.

Хоть Лелюк и изображал перед официантом этакую небрежность, он был не на шутку взволнован. Сегодняшний вечер должен был стать судьбоносным для «Старой усадьбы». Или взыскательному вкусу Малейссона обед угодит — и тогда почетная, престижная, желанная третья звезда обеспечена. Или великий критик будет разочарован, и все отложится по меньшей мере на год. Шеф сделал глубокий вдох, прищелкнул пальцами и обратился к своей команде, собравшейся в кухне:

— Слышали, ребята? У нас гость. Так что уж расстарайтесь сегодня! И чтобы ни одной накладки!

— Есть, шеф! Будет сделано, шеф! — откликнулись повара, официанты и сомелье.

В эту самую минуту Жерар Самбардье и его жена Моника, опекаемые очаровательной официанткой, вступали в обеденный зал. Жерар, полузадушенный бордовым галстуком и втиснутый в хранившийся со свадьбы костюм, который был ему теперь на два размера мал, гаркнул, заставив оглянуться всех клиентов, уже сидящих за столиками:

— Привет честной компании!

От Моники, одетой в облегающее цветастое платье, волнами расходился убойный аромат дешевой парфюмерии. Супруги заняли столик номер четыре, рядом с Малейссоном. Едва усевшись, Жерар достал из кармана спичечный коробок и положил рядом со своей тарелкой.

— Ты что? — спросила Моника. — Зажигалку потерял?

— Молчи покуда! — предостерег Жерар. — У меня тут кой-чего припасено, чтоб Роберу поменьше платить… Вот увидишь хохму…

Малейссон бросил на вновь прибывших испепеляющий взгляд и вновь погрузился в изучение меню.

Менее чем в пятидесяти метрах от них, в ландшафтном парке, Робер Путифар, оседлав нижний сук одного из кедров, направил свой бинокль на «Старую усадьбу». С этого наблюдательного пункта открывался превосходный вид на обеденный зал и на кухню.

Поодаль, на парковке, в багажнике желтой малолитражки Буран, несомненно, учуяв, что хозяин близко, лаял до хрипоты и рвался наружу так, что машина ходила ходуном.

Таким образом, все актеры заняли отведенные им места. Было 20.15, и спектакль можно было начинать.

Третий звонок был дан Моникой, которая, едва усевшись, ощутила потребность посетить туалет. Она обернулась к Малейссону и громогласно осведомилась:

— Извиняюсь, месье, а вы не знаете, где тут одно местечко?

— Нет! — отрезал знаменитый кулинарный критик, не удостоив ее даже взглядом.

И он еще сильнее забарабанил по столу, теперь уже всеми