самого себя. Ну вот, не успел открыть военные действия, как уже сел в лужу. Мать отчитала его:

— Робер! Ты что же думал, это тебе придорожная забегаловка — заходи когда хочешь? Ах, кабы не слабость, я обязательно пошла бы с тобой… Я так боюсь, что ты напортачишь.

Итак, ровно через месяц, 27 июля, одетый в свой лучший костюм, свежевыбритый и благоухающий туалетной водой Робер Путифар отправился в «Старую усадьбу». Он оставил свою желтую малолитражку на порядочном расстоянии от ресторана и остаток пути прошел пешком через парк, засаженный кедрами.

— Ну как, вкусно было? — окликнула его из спальни мать, когда в 11 часов он вернулся домой.

— Было дорого! — отозвался он из коридора. — Завтра все расскажу…

И пошел спать, приняв «Алка-Зельтцер».

По правде говоря, настроение у него было хуже некуда и никакого удовольствия от трапезы он не получил. Впрочем, он едва ли заметил, что ест, и не смог бы вспомнить ни одного блюда. За ужином он был поглощен, можно сказать, одержим единственной мыслью: как максимально напакостить Пьер-Иву Лелюку и не попасться… В этом ресторане все было так хорошо поставлено, что казалось невозможным нарушить столь безупречно отлаженный порядок. Балет расторопных и ненавязчивых официантов давал клиенту почувствовать себя желанным гостем, более того — важной персоной. Вкусная еда, уютная обстановка, приятная, успокаивающая атмосфера… После десерта в зале появился сам Лелюк; переходя от столика к столику, он учтиво раскланивался с клиентами, которые осыпали его комплиментами по-английски, по-немецки и даже по-японски.

Увидев, что тот направляется к нему, Путифар внезапно ощутил сильнейшее беспокойство: «А вдруг он меня узнает! Я, конечно, облысел, постарел, но мало ли что…»

К счастью, великий кулинар только обронил:

— Добрый вечер, месье, вам у нас понравилось?

И Путифар, чувствуя себя полным идиотом, ответил:

— Спасибо, все было очень вкусно…

Следующие несколько дней Робер и его матушка ломали голову в бесплодных поисках подходящей мести. У мадам Путифар идей было более чем достаточно, но все были одна другой нелепей. Какое-то ребяческое хулиганство. Она предлагала, например, отравить кушанья, полить пол жидким мылом, чтобы официанты поскальзывались, взорвать посреди зала вонючую бомбочку… Удивительная это была картина: старая дама восьмидесяти восьми лет лежит в постели и совершенно серьезно предлагает:

— А что, если подложить на стулья подушки-пердушки, а, Робер?

— Мама! — обреченно стонал Путифар.

— Что «мама»? — кипятилась она. — Я хоть что-то предлагаю! А ты вообще ничего…

Он и правда ничего не предлагал. Да и что ему было предлагать, когда ничего путного не приходило в голову? Так прошла неделя, а потом вмешался случай.

Малолитражка Путифара стала постукивать на ходу. Постукивало, как ему казалось, где-то впереди слева. И вот он поехал на малой скорости, чтобы не усугублять неисправность, к своему кузену Жерару, владельцу авторемонтной мастерской «Гараж на площади», до которой от его дома было рукой подать. Как обычно, встретил его Буран, большущий лохматый беспородный пес, который тут же вскинул лапы ему на грудь. Это неимоверно прожорливое, вечно грязное животное размером с теленка не знало удержу в проявлениях восторженного обожания: раздирало когтями одежду, лизалось, норовя обслюнявить все лицо, и лаяло как заведенное, бешено молотя хвостом. Отвязаться от него можно было только одним способом — кинуть подачку. Все равно какую. Лучше всего что-нибудь съедобное, но с тем же успехом срабатывал комок бумаги или горсть сухих листьев, стоило сказать: «На, ешь!»

— Отстань, Буран! — отбивался Путифар, радуясь, что надел старую рабочую одежду, которую не жаль отдать на растерзание любвеобильному псу, и бросил ему горбушку черствого хлеба.

Потом принялся осторожно пробираться между лужами машинного масла и засаленной ветошью, раскиданной по полу. Тем временем Буран, буквально обезумевший от радости, что пришел друг, задирал лапу и метил все, что попадалось на его пути: открытый ящик с инструментами, автомобильное сиденье, аккумулятор, поставленный на подзарядку…

Всякий вошедший в мастерскую, еще не видя Жерара, уже его слышал. Этот сорокапятилетний здоровяк за работой практически все время ругался:

— Чтоб те …, … ржавая!

Или:

— Щас как …, разъ…, … тачка!

Он специализировался на дешевом ремонте старых заезженных машин, за которые уже не брались солидные сервисные центры. Он приводил их в чувство, лупя молотком и ругая на чем свет стоит. А когда хозяин приходил забирать свое транспортное средство, рявкал, саданув башмаком по ржавому корпусу:

— И больше мне ее не пригоняй! Глаза бы мои не глядели на этот металлолом!

Из-под одной из таких машин — помятого «ситроена» — Жерар и вылез. В знак приветствия он протянул Роберу локоть, еще более замурзанный, чем кисть, и гаркнул:

— Чего пришел, кузен?

— С машиной непорядок. Стучит что-то. По-моему, спереди слева.

На обратном пути, пока он шел пешком до дома, и зародилась в голове у Путифара блестящая идея. Она так его развеселила, что весь день он не мог сдержать чуть заметную улыбку. За ужином он все еще улыбался.

— Что это с тобой сегодня? — спросила мать, которая, полусидя в постели, подпертая двумя подушками, прихлебывала по глоточку овощной суп. — У тебя такой вид, будто ты что-то затеваешь.

— Так и есть, мама. Я, кажется, нашел свое семь на девять…

— Твое семь на девять?

— Ну да! Ты вспомни: тогда, тридцать два года назад, в день инспекции, Лелюк всего лишь спросил меня, сколько будет семь на девять. Всего-то-навсего! И пошла цепная реакция катастроф. Я хочу отплатить ему той же монетой, и