— Так рассказывайте же!..

* * *

Как только молодая женщина в белом халате (как оказалось впоследствии, его лечащий врач) убедилась, что Самойленко наконец пришел в себя, она вышла в коридор и через мгновение вернулась с высоким парнем, который безуспешно пытался спрятать под белым халатом милицейскую форму.

— Вот он. Но только смотрите, долго не беседуйте. Больной еще слишком слаб после операции, — кивнула женщина в белом на Самойленко и вышла из палаты, оставив их наедине. Впрочем, это «наедине» было весьма относительным: в палате, кроме Николая, лежали еще четверо больных.

— Добрый день. Инспектор Николайчук, — коротко представился милиционер, и Коля тут же отметил про себя его молодость. «Парень небось только-только из школы милиции. Кроме пьяных трактористов да лохов деревенских на мотоциклах, страшнее преступников никогда и не видел», — отрешенно, как будто дело не касалось лично его, подумал Самойленко.

— Я расследую аварию на шоссе, в которой вы пострадали, — продолжал между тем инспектор, — и мне необходимо задать вам несколько вопросов, важных для моей дальнейшей работы. Вы сейчас в состоянии отвечать? Врач мне позволил с вами побеседовать.

— Да, я могу ответить на ваши вопросы.

Голос Николая прозвучал глухо и надтреснуто — это были его первые слова за последние двое суток, и Самойленко почувствовал, как острой болью отозвалось в груди каждое произнесенное им слово.

«Плохо дело. Ребра! — он был достаточно опытным, точнее, достаточно ломанным и битым, чтобы самостоятельно поставить себе диагноз. Витебская десантная дивизия, затем знаменитая «рязановка» да афганские госпиталя научили его чувствовать чуть ли не каждый свой орган, и теперь, забыв на время о посетителе в форме, Николай внимательно прислушивался к собственному телу, стараясь определить, какие еще травмы он получил в той дурацкой аварии. — Нога? Что с ней? Почему я ее совсем не чувствую?»

— Ваше имя? Где проживаете? Дата и место рождения? — буднично задавал привычные вопросы инспектор.

— Самойленко, Николай Казимирович. Шестьдесят шестого года рождения. Из Одессы. Живу в Минске, Слободская, сто двадцать, семьдесят девять.

Каждое слово давалось Николаю с трудом и болью, он часто останавливался, мучительно выговаривая свои анкетные данные. Действие наркоза ослабевало, и боль усиливалась с каждым мгновением, становясь невыносимой. Губы слипались и, казалось, вот-вот лопнут от жуткой сухости во рту.

Голова гудела, трещала, готовая в любой момент взорваться изнутри, словно мыльный пузырь. К тому же его сильно тошнило.

«Сотрясение, как пить дать», — поставил он себе еще один диагноз, уловив знакомые уже ощущения.

— Очень хорошо, Николай Казимирович, мы так и думали, — будто издалека донесся до него голос милиционера. — Мы определили вас как владельца машины — по номерам двигателя и шасси, а также по техпаспорту. Мы сверили ваши данные по картотеке в Минске, в ГАИ.

— Так зачем спрашивали?

— Надо было во всем убедиться. Ведь при вас не было с собой паспорта. Ладно, я не для этого, собственно… Николай Казимирович, предварительное следствие установило, что вы тормозили с большой интенсивностью, но избежать столкновения так и не сумели. К сожалению, второй участник дорожно-транспортного происшествия скрылся с места аварии.

— Как же?..

— На месте происшествия остался только полуприцеп, под который и угодила ваша машина. А тягач — исчез. Сейчас тягач и его владельца по поручению районного ГАИ ищут сотрудники уголовного розыска.

— Это был «КамАЗ».

— «КамАЗ»? Вы точно запомнили?

— Да.

— Очень хорошо… А номера помните?

— Нет, конечно. Издеваешься…

— Ну, почему же — мало ли что. А может, вы запомнили, какого цвета была кабина?

— Вроде, красная. А вообще… черт ее знает… Слушай, инспектор, мне очень хреново. Может, ты пока оставишь меня в покое? — чуть не взмолился Николай, бросив тоскливый взгляд на этого энтузиаста в форме.

— Что? А, да, конечно. Мне, правда, врач разрешил с вами побеседовать. Но если вы себя так плохо чувствуете, что не можете ответить…

— Очень плохо.

— …тогда допрос я проведу позже, — будто и не расслышав Самойленко, безапелляционно закончил милиционер. — Для нас очень важны ваши показания, гражданин Самойленко. По полуприцепу ничего установить не удалось. Он еще три года назад списан с одной из минских баз. Его давно уже должны были распилить на металлолом. Откуда он взялся — не понять. Кто хозяин — не вычислить, кто был за рулем — тем более. Так вы, Николай Казимирович, точно помните, — что это был «КамАЗ»?

— Да. И отцепись наконец…

— Ну, что ж. Спасибо, — милиционер встал и захлопнул блокнот, в котором что-то помечал по ходу разговора. — Кстати, гражданин Самойленко, должен вас предупредить, что предварительное расследование и моделирование ситуации на месте позволили установить, что вами были нарушены правила дорожного движения — вы превысили скорость. Второй участник дорожного происшествия, возможно, тоже нарушил правила проезда перекрестков. Но вы виноваты. Несомненно… Впрочем, об этом мы еще с вами не один раз побеседуем. А пока что выздоравливайте, гражданин Самойленко.

Инспектор как-то очень злорадно ухмыльнулся, смерив незадачливого водителя «БМВ» презрительным взглядом, и Николай вдруг понял, что искать тот проклятый «КамАЗ» милиция особенно и не будет — вину за аварию спишут на самого потерпевшего. Сам виноват — и делу конец. Все логично.

Николаю вдруг захотелось съездить по уху этому наглому менту, и он устало закрыл глаза, лишь бы не видеть его самодовольную рожу…

* * *

Странное чувство испытывают рядовые учителя, когда попадают в коридоры исполкомовских отделов народного образования — отсюда, из этого логова чиновников от учебы, исходит обычно все самое неприятное, что только есть в работе учителя: планы, программы, проверки, аттестации, комиссии… Наверное, похожее чувство испытывал знаменитый разведчик Исаев, он же Штирлиц, бродя по коридорам гестапо: повсюду — враги, но нужно делать вид; что это — коллеги.

После выхода на пенсию Пелагея Брониславовна надеялась навсегда вычеркнуть из своей жизни это мрачное здание, но теперь без визита к Антоненко, начальнику городского управления народного образования, ей не обойтись. Именно на него возлагала она свою последнюю надежду. Ведь он здесь — полновластный хозяин и авторитет, и только он сможет помочь ей разобраться во всем случившемся с ее Виталиком.

И тем не менее, поднимаясь по лестнице на третий этаж, Пелагея Брониславовна вновь испытала знакомое чувство неприязни к этому зданию и обитателям его многочисленных кабинетов.