— Я к Сергею Антоновичу, — с порога объявила она секретарше, входя в приемную начальника гуно. — Он на месте? Мне можно к нему пройти?

Бочком пробираясь к двери в кабинет начальника гуно, Кашицкая говорила быстро, без пауз между вопросами, как будто своей решимостью хотела подавить сопротивление секретарши и пробиться к заветной цели. Но секретарь у Антоненко была опытная и много повидавшая.

— Подождите, женщина!

Секретарша, как ужаленная, вскочила со своего места, готовая броситься на защиту дверей своего шефа, за которые вход был воспрещен.

— Вы по какому делу? Из какой школы? Или детского сада? Вам назначено?

— Я пенсионерка. Пришла по личному делу. Мне нужно обязательно с ним поговорить, — Кашицкая кивнула на дверь Антоненко, но уже не так настойчиво, как минуту назад. Решимость Пелагеи Брониславовны сильно ослабла при виде этого непоколебимого стража начальника гуно, и теперь вместо требовательного тона в ее голосе появились противные ей самой просительные нотки.

— Он сейчас сильно занят, — наоборот, будто набираясь сил, категорически заявила секретарша.

— А когда освободится?

Секретарша уже успела понять, что моральная победа ею одержана, что первая атака незваной посетительницы отбита, и теперь с чувством исполненного долга и восстановленного спокойствия снова опустилась на свой стул, и прежде чем ответить, с царственной небрежностью, не глядя шлепнула несколько раз по клавишам печатной машинки.

— Не знаю. У него очень важные дела, не терпящие отлагательств. А когда он освободится, Сергей Антонович мне что-то не докладывал, — чрезвычайно довольная своим ответом, она смерила Кашицкую уничтожающим взглядом.

В другое время, быть может, Пелагея Брониславовна завелась бы и уж как-нибудь сумела бы поставить зарвавшуюся молодку на место, но сегодня ее мысли и чувства были слишком заняты племянником, чтобы распыляться на подобные мелочи.

— Ничего, я подожду его здесь, в приемной. Можно? — робко спросила Кашицкая, кивая на стоящие вдоль стены рядком стулья.

— Пожалуйста, — милостиво разрешила секретарша. — Сидите здесь, сколько хотите.

— Спасибо.

— Я доложу о вас, как только Сергей Антонович освободится.

— Спасибо, — повторила Кашицкая, устраиваясь на стуле и расстегивая плащ.

— Но я вас должна предупредить, что вам, может, очень долго придется ждать, — уже почти совсем миролюбиво закончила секретарша, едва ли не с сочувствием глядя на пожилую посетительницу.

— Ничего, я подожду. Дело у меня очень важное. Я обязательно должна увидеть Антоненко, — убежденно проговорила Пелагея Брониславовна, упрямо указав на закрытую дверь начальника гуно…

В кабинет Антоненко она попала только к вечеру.

Маша (именно так звали верную секретаршу, которая, кстати, оказалась не такой уж вредной девчонкой и даже угостила Пелагею Брониславовну кофе) на минуту вошла в кабинет своего шефа и тут же появилась снова, сделав приглашающий жест:

— Заходите, он вас примет.

Антоненко сидел за огромным столом, уставленным телефонными аппаратами и заваленным кипами бумаг. Он откровенно грустно смотрел на посетительницу, устало подпирая голову руками:

— Я вас слушаю.

Голос его был бесцветным и равнодушным. Вряд ли он собирался слушать, что наговорит ему эта пенсионерка.

— Сергей Антонович, я по важному делу. Меня зовут Пелагея Брониславовна Кашицкая, — посчитала нужным сначала представиться женщина. — Я являюсь опекуном своего племянника, Виталия Корабельникова…

— Корабельникова? — при звуках этой фамилии лицо Антоненко будто оживилось. Заметно было, что он что-то старательно пытается вспомнить.

— Да. Он был отправлен из детского дома с группой детей в Италию…

— А-а! — весело вскричал Сергей Антонович, отбрасывая маску скуки, вставая и жестом предлагая Пелагее Брониславовне садиться в кресло напротив.

Странно, но веселость эта и гостеприимность вовсе не показались женщине искренними.

— Как же, как же, помню фамилию Корабельников! Красивая фамилия.

— Я бы хотела…

— Машенька, — проговорил Антоненко в аппарат селекторной связи, перебивая Кашицкую, — в том шкафу, где у нас дела детей, отправленных в этом году в Италию, найди мне папку Корабельникова. Виталия… Как его по батюшке? — обернулся он к Пелагее Брониславовне.

— Васильевича, — почему-то шепотом подсказала Кашицкая, невольно привстав со своего места.

— Васильевича, — продублировал в аппарат Антоненко. — Найди, Машенька, будь добра, эту папку и принеси мне сюда как можно быстрее.

— Я бы хотела понять, что происходит, — заговорила Кашицкая, когда начальник гуно снова уселся на свое место. — Мне никто толком ничего не может объяснить. Вдруг взяли и лишили меня, единственного родного ему человека — не алкоголика, не психичку — права на опекунство, а теперь я вообще узнаю, что мальчика усыновили какие-то итальянцы…

— Ну, не «какие-то», — снова перебил ее чиновник. — Мы всегда очень внимательно изучаем кандидатуры будущих родителей наших детей, особенно, сами понимаете, иностранцев. Каждая такая семья проходит специальную проверку, тестирование, и даже разрешение на усыновление выдается не нами, а только в Киеве, в министерстве… Сейчас посмотрим документы.

В этот момент как раз вошла Маша с «делом»

Виталика в руках, и Антоненко тут же раскрыл папку. Жест, каким он развязывал тесемочки, показался Пелагее Брониславовне уж слишком нервным.

Она поняла, что главный начальник всех педагогов города отчего-то сильно волнуется, — Та-а-ак, посмотрим…

Сергей Антонович вытащил из папки верхний документ и положил перед собой на стол, чуть развернув его, чтобы бумагу видела и Кашицкая.

— Это выписка из решения Советского народного суда от пятого декабря прошлого года… Сейчас… Вот —

«признать, что Кашицкая Пелагея Брониславовна по состоянию здоровья, а также по своему материальному положению не может выполнять обязанности опекуна Корабельникова Виталия Васильевича… В связи с тем, что родители Корабельникова В.В. скончались…»

Ну, это понятно. Ага, вот —

«отделу народного образования решить вопрос о помещении Корабельникова В.В. в детский дом для детей-сирот до двадцатого декабря текущего…»

— Но как же так можно, Сергей Антонович? — Пелагея Брониславовна даже не возмущалась — просто не было предела ее искреннему изумлению. — Как это могли решить без меня, без моего участия? Откуда в суде знают, в состоянии я выполнять обязанности опекуна или нет? Да и Виталик не сирота! Ведь у него есть я, в конце-то концов!