(Asinus aureus), где эпитет «золотой» относится к художественным достоинствам произведения, и часто сбивает с толку, поскольку написан в соответствии с двумя планами. Он рассказывает одну основную историю, Луция и его превращений, с вкраплениями ряда рассказов, которые, на первый взгляд, не имеют ничего общего с приключениями героя. Это впечатление двойственности объясняется тем, что Апулей не был единоличным автором, а был вдохновлён утраченным текстом, приписываемым Луцию Патрайскому. Тот, в свою очередь, сам использовал уничтоженный оригинал некоего греческого текста. Вот так и получилось собрание текстов разных авторов, которые позже исчезли.

Несмотря на это, Апулей создал совершенно новую книгу с уникальным внутренним посылом – о том, как происходит обращение в религиозный опыт. «Метаморфозы» Апулея совпали по времени с эпохой формирования раннего христианства, в рамках которого «метаморфозой» являются воскрешение и вознесение. Христианская мораль представляет собой план действий, целью которого является возвращение, приход или обретение (иногда в загробной жизни) Царства Божьего – идеального будущего. Как писал К. Г. Юнг, «[в] христианстве замечательно то, что в его догматике предусматриваются некоторые изменения божества, исторические метаморфозы «потустороннего»… scientes bonum et malum («познание добра и зла» – А. Т.)… Таким образом, бессознательная целостность проникла в психические сферы внутреннего опыта, давая человеку некое предчувствие целостной формы, что имело колоссальное значение, причём не только для человека, но и для Создателя: в глазах тех, кто избавился от тьмы, Он стал summum bonum»[11]. Превращения как в классической, так и библейской традиции подразумевают элемент Божественной справедливости: в «Метаморфозах» Апулея человек, ведущий себя как осёл, становится ослом; в «Метаморфозах» Овидия жадный до крови убийца превращается в волка. В Библии есть пара «рогатых» перевоплощений: во Второзаконии есть пророк, чьи рога отражают силу и величие, в то время как в «Откровении» Иоанна Богослова фигурирует множество рогатых посланников из ада.

Перипетии, связанные с написанием «Метаморфоз» Апулея немного напоминают и судьбу данной книги. Вот откуда такое сложное название. Вообще это должна была быть другая книга. Ещё точнее – две другие книги («Метаморфозы» и «Новая история философии»). А из их соединения (большей частью непреднамеренного!) получилось то, что получилось.

В современной культуре наиболее известным описанием «метаморфоз» считается «Превращение» Ф. Кафки: однажды утром Грегор Замза проснулся и увидел, что превратился в «страшное насекомое» с тонкими лапками, мощными челюстями и панцирем, как у жука… Основная идеи «Превращения» Кафки – дурная бесконечность, мотив бесконечной отсрочки:

«Мессия придёт только тогда, когда больше не будет нужен; он придёт только на следующий день после того, как будет возвещён его приход; он придёт не в последний день, а в самый последний»[12].

Именно так дьявол пытает души в аду – он заставляет их ждать. Ждать бесконечно. Ты ждёшь, ждёшь… но ничего не происходит. Абсолютная безнадёга и бессмысленность. В этом – вся суть мрачного кафкианского гротеска, несущего мотивы экзистенциального ужаса. Сам Кафка и все его «герои» одиноки даже не как человеческие существа, а скорее, как животные. Они онтологически изолированы, лишены трансцендентности:

«У Ф. Кафки повествуется о доходящих до отчаяния и исступления метафизических поисках, которые приводят к полному краху самого здания метафизики. Герои не находят того, чего искали, не потому, что доступ к трансцендентной истине для них закрыт, но потому, что такой истины нет. Трансцендентность оказывается формой, скрывающей отсутствие. И герои всеми силами пытаются пробиться к тому, чего нет[13]».

И всё же у человека метаморфоза, в отличие от насекомых и животных интериоризована, но при этом проявляется в трансформации всего мира. Невидимая внутренняя трансформация преобразует весь мир, всю реальность! Вот почему философа интересуют, прежде всего, онтологические возможности, а не предсказание фактических событий. Так, Аристотель в «Метафизике» (книга 9, глава 6) делит «действия» на два класса: energeia, обычно так и переводимые как «действия», и kinesis, переводимые, соответственно, как «движения». Различие им проводится главным образом на основе соответствующих этим действиям временных форм – Past Simple в первом случае (energeia), и Present Perfect во втором (kinesis). Таким образом, любой кинезис требует времени, чтобы достичь своей формы и завершения, в то время как энергия является полной в любой момент. Energeia совершается в каждый момент, ибо не нуждается ни в чём, что, появившись позже, завершит её форму. Таким образом, существенной характеристикой «энергий» является совсем не только то, что они темпорально однородны. Суть в том, что они обладают формой, сообщаемой некоей внутренней телеологической структурой – структурой, которая не нуждается во времени для своего свершения. Движение также обладает формой, сообщаемой внутренней телеологической структурой, но в данном случае эта структура может быть завершена только через темпоральное развёртывание. Кинезис противоположен Генезису. Новую историю философии интересует не столько генезис идей, сколько их движение, кинезис, метаморфозы. А следовательно – Present Perfect.

Past Simple – время точное. Present Perfect – гипотетическое, подлежащее уточнению с высоты настоящего. Какая из историй действительная, а какая предполагаемая? Та, в которой всё прошлое точно зафиксировано, или которая отражает именно ход истории, включая текущий момент? Present Perfect – это настоящее время, но настоящее перманентное (постоянное): оно представляет нынешнее состояние как результат прошлых событий и поэтому может быть названо ретроспективной разновидностью настоящего. Главное различие между Past Simple и Present Perfect заключается в том, что первое отделяет ситуацию от текущей актуальности, в то время как второе обозначает что-то как актуальное в данный момент.

Например, Адам Смит в своём знаменитом «Исследовании о природе и причинах богатства народов» (1776) логику капитала описывал исключительно через Present Perfect. Потому что Past Simple – это всегда описание чего-либо от первого лица, а значит – субъективное, тогда как Present Perfect повествует о чём-либо от третьего лица или даже, скорее, безлично, ещё точнее – от лица того процесса, который и описывается. Объективно! Такая историческая темпоральность всепроникающа, и вводится для того, чтобы добавить глубины взгляду на настоящее время и представить историю не просто как совокупность отдельных инцидентов, но как непреходящую, непрерывную и эффективную силу. А. Смит применяет Present Perfect, когда говорит о непрерывном воздействии прошлого, простирающегося до настоящего, в то время как с единичными случаями исторической случайности вполне справляется и Past Simple. Тем самым он «обеспечил» провиденциальность движения.

Итак, Energeia, она же – Генезис, выражается через Past Simple и описывает, если речь идёт об истории философии, то, что произошло при жизни философа. Kinesis же выражается через Present Perfect и описывает дальнейшую судьбу этой философии и её актуальность в настоящем. Новую историю философии интересует в первую очередь второй случай.