– Вы уверены? – спросила Эно, желтый огонь ее глаз скользнул за стеклами темных очков. – Я не допускаю ошибок.

Дама была разгневана, и Аксикор хотел воспользоваться ее свирепостью в собственных интересах.

– Абсолютно уверен, – проговорил он. – И не только я – в данный момент женщину преследует ангелолог. Охотник на ангелов.

Эно сняла очки, глаза сверкнули в темноте.

– Вы определили его?

– С абсолютной точностью, – проговорил Аксикор, ощущая известную неловкость при мысли о том, что она сделает с тем человеком, поймав его. Ему случалось видеть жертвы, павшие от рук Эно. Столь отвратительная жестокость была не способна пробудить в нем симпатию.

– Мы немедленно уладим это дело, – проговорила ангелица, вновь прикрывая глаза очками. – A потом отправимся домой. Я хочу поскорее убраться отсюда.

Аксикор откинулся на спинку сиденья, вспоминая прошедшие в России годы своего детства. Оставив городские апартаменты, они месяцами жили в Крыму, где семейное поместье располагалось возле самого моря. Клан Григории собирался к чаю, они с братом раскрывали свои крылья – огромные золотые полотнища, сверкавшие, словно листы кованой фольги, – и поднимались в воздух, исполняя разные трюки перед восхищенными родственниками. Мальчики совершали кружения, повороты и другие фигуры воздушной акробатики, вызывавшие одобрение старшего поколения – четырехсотлетних нефилимов, давно уже отказавшихся от таких атлетических упражнений. Присутствовали и родители, облаченные в белые одежды. Они с гордостью смотрели в небо. Братья были тогда золотыми детьми древнего семейства. Они были молоды и прекрасны, и все творение лежало у их ног. Ничто не могло разрушить их счастья.

Пассаж де ла Вирж, седьмой аррондисман, Париж

Верлен ощутил холодное присутствие, затаившееся в тенях проезда, и понял, что Эванджелина стоит во тьме. Он почувствовал ее ледяное дыхание.

Ангелолог сделал шаг назад, пытаясь отчетливее разглядеть даму, однако та казалась не более чем продолжением тени. Он хотел много сказать ей, задать уйму вопросов, но не мог даже приступить к ним. Противоречивое отношение его к Эванджелине – привязанность и одновременно гнев – оставляло мужчину в ярости и смятении. Полученная подготовка не годилась для такого разговора. Вот бы взять ее за руку и заставить говорить с собой, дабы убедиться в том, что он не вообразил все произошедшее между ними. Наконец Верлен опустил руку в карман, извлек водительские права, протянул ей и произнес:

– Похоже, ты кое-что потеряла.

Встретив его взгляд, она неторопливо взяла карточку в руки.

– Ты решил, что там была я?

– На это указывали все свидетельства, – произнес ангелолог, ощущая, как его желудок сжимается при мысли об окровавленном месиве, оставшемся возле Эйфелевой башни.

– У меня не было другого выхода, – промолвила Эванджелина едва ли не шепотом. – Они хотели убить меня.

– Кто?

– Но они ошиблись, – она посмотрела на него круглыми глазами. – Я направила их не в ту сторону. И позволила им убить другую особу.

Верлена раздирало противоречивое ощущение: хотелось защитить Эванджелину от того, кто пытался убить ее, и самому отправить даму за решетку. Инстинкт охотника требовал немедленно вызвать Бруно и послать ангелицу в тюрьму Ла-Форестье.

– Тебе придется поделиться со мной подробностями.

Дама опустила руку в карман куртки и достала какой-то округлый, похожий на яйцо предмет. Пальцы Верлена ощутили твердую и гладкую поверхность эмали и бугры, выступавшие из нее зернами каменной соли. Сняв очки, он протер их о куртку и снова нацепил на нос. Сложная поверхность предмета мгновенно стала четкой. Верлен покрутил яйцо в пальцах, камни блеснули в неярком свете.

– Зачем им было вредить тебе? – спросил он, встретившись взглядом с Эванджелиной. Сама зелень ее радужки показалась ему опасной и гипнотической. С мыслью этой пришла острая тоска по тому человеку, каким он был раньше, – доверчивому молодому оптимисту, перед которым открывалось широкое будущее. – Ты же одна из них.

Ангелица шагнула ближе и прошептала на ухо:

– Ты должен поверить мне на слово: я никогда не была одной из них. Я скиталась с места на место, пытаясь понять, кем стала. Прошло уже десять лет, но я ничего не понимаю. Кроме одного: я не такая, как Григори.

Верлен отодвинулся, ощутив, что нутро его раздирает на части. Ему хотелось верить ей, и все же он прекрасно знал, на что способны нефилимы. Она могла и солгать.

– Тогда скажи, – спросил Верлен, подбрасывая ювелирной работы яйцо в воздух и ловя его. – Что заставляет тебя вернуться? Неужели Пасхальный кролик?[6]

– Ксения Иванова.

– Дочь Владимира Иванова? – спросил Верлен, становясь серьезным. Смерть этого человека стала одной из многих, сопровождавших проваленную ими миссию в Нью-Йорке; она была первым соприкосновением Верлена с опасным вероломством врагов.

– Владимир являлся одним из немногих моих знакомых за пределами монастыря, – проговорила Эванджелина. – Он был связан с моим отцом. После его смерти кафе перешло к Ксении, и она по доброте своей взяла меня на работу и позволила жить в крохотной комнатке в задней части магазина, вычитая плату из моего заработка. Так проходили годы. Я подружилась с Ксенией, хотя никогда не испытывала уверенности в том, что она действительно понимает, чем именно занимался ее отец, а также мою тесную связь с ним.

– Не сомневаюсь в том, что ты особо и не старалась просветить ее, – проговорил Верлен.

Бросив на него быстрый взгляд, Эванджелина решила проигнорировать реплику ангелолога и продолжила:

– Словом, я была удивлена, когда в прошлом месяце Ксения объявила, что должна кое о чем поговорить со мной. Мы поднялись наверх, в комнату мужчины, все еще полную его вещей, словно он недавно выехал из нее. Она показала то самое яйцо, какое сейчас находится в твоих руках, и сказала, что, к собственному удивлению, нашла его среди вещей Владимира.

– Оно совершенно не в его стиле, – заметил Верлен.

Владимир был аскет. Его кафе в Малой Италии маскировало крайне строгую жизнь.

– Наверно, он приберегал яйцо для кого-то другого, – проговорила Эванджелина. – Это был единственный предмет подобного рода среди вещей Иванова. Ксения обнаружила его завернутым в полотно в одном из чемоданов. Она думала, что он привез его в Нью-Йорк из Парижа в восьмидесятых годах. Ксения не знала, что с ним делать, и потому просто хранила у себя. Однако несколько месяцев назад отнесла его к аукционисту для оценки, и вскоре после этого в доме стали твориться странные вещи. Ее начали преследовать нефилимы. Они обыскали комнаты и кафе. Рассказывая мне о яйце, Ксения трепетала от ужаса. Однажды ночью в квартиру вломились двое гибборимов и попытались украсть яйцо. Одного я убила, другой сбежал. После этого я поняла, что придется рассказать Ксении всю правду. Я поведала обо всем – о наших отцах, нефилимах, даже о моей собственной ситуации, – и оказалось, что она знает о работе Владимира больше, чем я предполагала сначала. Наконец дама согласилась закрыть свое дело и исчезнуть из вида. Вот почему я здесь. Необходимо найти кого-нибудь, кто поможет объяснить, что означает этот предмет.