— Если бы не евреи, Фейсал уже стал бы царем всей этой земли, — внезапно произнес он и снова замолчал, замкнувшись в себе.

Грим улыбнулся. Он почти всегда улыбается, когда вроде бы не за что ухватиться. В те мгновения, когда большинство людей, ведущих допрос, хмурятся, он проникается сочувствием к допрашиваемому, подбадривает его… Это просто хитрый обходной маневр.

— А как насчет французов? — спросил Грим.

— Да сокрушит их Аллах! Они все на содержании у евреев!

— Ты можешь это доказать?

— Уалла! Могу.

Грим, похоже, не особенно ему верил. Его взгляд оставался пристальным, но в глазах плясали веселые искорки. Раненый задрожал от негодования.

— Ты смеешься, Джимгрим, но послушай, что я тебе сейчас расскажу!

Однако Грим по-прежнему улыбался.

— Сиди-бин-Таждим, ты один из фанатиков, что думают, будто весь мир против них в сговоре. С чего ты решил, будто евреи считают тебя такой важной фигурой, что подсылают к тебе убийц?

— Уалла! Я один из немногих, кто управляет происходящим.

— И если тебя убьют, то весь процесс остановится, так?

— На все воля Аллаха. Я еще жив.

— У тебя есть друзья в Иерусалиме?

— Конечно.

— Странно, что они тебя не навестили.

— Уалла! Ничего странного.

— Понятно. Они считают тебя человеком без полномочий, который может что-то затеять и оставить это на других?

— Кто говорит, что у меня нет полномочий?

— Ну, если ты можешь доказать, тогда…

— Что тогда? — переспросил раненый, пытаясь сесть.

— Скажем, Фейсал — мой друг, и люди, которые пришли со мной — тоже его друзья. У тебя, конечно, нет письма, потому что это было бы слишком опасно…

— Джимгрим, клянусь Аллахом, у меня было письмо! Тот, кто ранил меня, забрал его. Я…

— Это было письмо от Фейсала?

— Малэйш… неважно. Оно было зашифровано и запечатано. Если ты сможешь добыть для меня это письмо, Джимгрим… но какая теперь польза от этого? Ты ведь на службе у англичан!

— Скажи, кто тебя ранил, и я достану для тебя письмо.

— Думаешь, я так прост? Ты можешь слишком много узнать. Лучше скажи врачу, чтобы поскорее вылечил меня, тогда я сам займусь своими делами.

— Мне бы хотелось спасти тебя от тюрьмы, если это возможно, — ответил Грим. — Мы с тобой старые друзья, Сиди-бин-Таждим. Но, конечно, если ты прибыл сюда, чтобы поднять мятеж… Если есть документ, который это доказывает, и он попадет в руки полиции… тогда я мало что смогу для тебя сделать. Так что лучше скажи, кто тебя ранил, и я стану его искать.

— А если ты получишь письмо?

— Разумеется, я прочту его.

— А кому ты его покажешь?

— Возможно, моим друзьям.

— Они не уронят твою честь? Они тебя не предадут?

— Я об этом позабочусь.

В глазах Грима появился блеск, знакомый любому, кто знал этого человека. Грим напал на след. При этом он выглядел так, словно начинал терять интерес к разговору… Короче, он с упоением вел охоту.

— Есть еще кое-кто, с кем я мог бы посоветоваться, — небрежно произнес он. — По дороге сюда я видел одного из штабных капитанов Фейсала. Он ехал в кэбе к Яффским воротам.

Едва Грим умолк, раненый задрожал — то ли от гнева, то ли от ужаса. Он почти обезумел. Его и без того бескровное лицо стало пепельно-серым, затем посинело, все тело сотрясал кашель. Все, что ему удалось — это издать несколько невнятных звуков. Тогда он попытался объясниться знаками. Грим его явно понял.

— Очень хорошо, — сказал он. — Скажи, кто тебя ранил, и я не стану называть твое имя штабс-капитану Абд-эль-Кадиру.

— А эти люди? Они ничего не скажут?

— Ни слова. Кто тебя ранил?

— Юсуф Дакмар! Да лишит его Аллах своей любви и милости!

— Вот черт! — взорвался Джереми, забыв, что нельзя говорить по-английски. — Да, это редкостная свинья! Юсуф Дакмар, сын повара, который умудрялся по четыре раза продавать армии овец: пригонял их в лагерь, получал расписку, угонял среди ночи и их же приводил опять! А мы были слишком заняты — учили наших турецких братьев правилам хорошего тона. Тот самый тип, которого я как-то турнул из лагеря… Надеюсь, он это помнит. Готов спорить: у него и до сих пор ноет хребтина. Грим, старина, отведи меня к нему, вот уж ему устрою!

Но Грим что-то мурлыкал под нос и барабанил по покрывалу пальцами, точно играл на пианино.

— Этот человек не араб? — спросил раненый, вновь охваченный тревогой.

— Скажешь тоже! — расхохотался Джереми. — Я арабов знаю как облупленных. Я с детства был последним негодяем, таких еще поискать надо! Я водопроводчик, который вынул пробку из арабской ванны… Понимаешь по-английски? Славно. А знаешь, что такое английская соль? Видел, как действует? Может, на себе испытал? Я один из тех соленых ребят, что прошли через Вирсавию, когда у турок воды было хоть залейся, а мы помирали от жажды. Нет, вода была, но такая грязная и вонючая… в такой даже свиней не моют. Слыхал об анзаках? Ну, так я из них. Теперь ты узнаешь, что предстоит скорпиону, который тебя ужалил. Лежи себе и думай об этом, приятель. Завтра утром я покажу тебе его рубашку.

— Пожалуй, нам пора, — заметил Грим. — Суть вопроса я ухватил. Остальное соберем в другом месте.

— Из этого парня еще много чего можно вытянуть, — возразил Джереми. — Затычка вытащена. Теперь он будет изливаться, а ты слушай.

Грим кивнул.

— Конечно. Но мне от него не слишком много нужно. Не хочу, чтобы его пришлось арестовывать. Понял?

— Тогда пошли, — ответил Джереми. — Я пообещал ему рубашку.

За ширмой Нарайян Сингх стоял как статуя: глухой, немой и неподвижный. Даже его глаза, лишенные выражения, сосредоточенно смотрели на противоположную стену.

— Много ли ты услышал? — спросил его Грим.

— Я, сахиб? Я больной человек. Я спал.

— Видел сны?

— Как тебе будет угодно, сахиб.

— В госпитале душно, не так ли? Думаю, ты быстрее восстановишь здоровье на свежем воздухе. Само собой, отсюда тебя никто не гонит… Но как насчет того, чтобы слегка поразмяться? Не особо надрываясь?

У сикха заблестели глаза.

— Сахиб, ты знаешь, как мне нужны упражнения!

— Я поговорю с врачом. Если он подпишет новую справку, доложишь мне нынче вечером.

— Атча, Джимгрим сахиб, атча!

Подобно большинству квартир, занятых британскими офицерами, дом, где поселились майор Рождер Тикнор и его жена Мэйбл, был реквизирован у арабов, но единственное его достоинство состояло в том, что жить в нем можно было бесплатно. Грим, Джереми, маленький доктор Тикнор со своей еще более миниатюрной женушкой и я сидели вокруг столика из сосновых досок, освещенные трепещущим огоньком керосиновой лампы. В доме неподалеку пили, шумно отмечая Пурим, иудеи-ортодоксы, облаченные в пурпур, зеленое и оранжевое, в шляпах с полями, отороченными лисьим мехом, так что можете определить точную дату нашей встречи, если вам это интересно. Было девять вечера. Мы вдоволь наговорились об ураганном броске анзаков через Палестину, оспаривая блеск всемирно известных имен и воздавая честь другим героям, оставшимся непризнанными и невоспетыми. Во время одной паузы, которые часто возникают в подобных беседах, до сих пор молчавшая Мэйбл Тикнор задала вопрос. То была решительная, бледная, крошечная женщина — таких через полчаса после знакомства, неожиданно для самого себя, начинаешь звать по имени. Этакая мамочка для неприкаянных бродяг, что способны и добиться всего на свете, начав с нуля, но не способны придумать, чем ее соблазнить, даже если ей вдруг этого захочется.