— Послушай, Джим, — быстро проговорила она, по-птичьи повернув голову к Гриму, сидевшему слева от меня. — Что ты скажешь о человеке из Сирии, которого Рождер отвез в кэбе в сикхский госпиталь? Если Рождеру придется платить за него по счету, я откажусь от бриджей для верховой езды. За свои деньги я имею право знать. Расскажи, в чем там дело.

— Можешь покупать себе бриджи, Мэйбл, — ответил он.

— Ну уж нет, Джим! Ты вечно соришь деньгами. Половина твоего жалованья уходит на негодяев, которых ты отправляешь в тюрьму. Но за этого типа отвечаем мы с Рождером. Мы его нашли.

Грим рассмеялся.

— Я могу занести его содержание в графу «оплата информации». И без угрызений совести подпишу бумагу.

— Ты способен выжать кровь из камня, Джим! Не томи, рассказывай!

— Мне платят как за то, что я раскрываю тайны, так и за то, что храню их, — ответил Грим, широко улыбаясь.

— Конечно, — не оробев, отозвалась она. — Но я знаю все тайны Рождера, а он, обрати внимание, врач! Я права, Рождер? Ну, давай! Слуг здесь нет. Никто не подслушивает. Погоди, я принесу чай, а затем мы все внимание.

Она готовила чай по-австралийски, в котелке — простой и скорый способ, из-за которого средства от мнимой диспепсии от Аделаиды до залива Карпентария всегда пользуются спросом.

— Тебе придется все рассказать, Джим, — вмешался Джереми.

— Мэйбл надежна, как железная крыша, — подхватил ее муж. — В дождь шумит, но не течет.

Но ни один мужчина и ни одна женщина не в состоянии бы разговорить Джеймса Шюлера Грима, если только ему самому этого не захочется. Мэйбл Тикнор — одна из тех честных маленьких женщин, от которых у мужчин секретов не бывает, и она уже привыкла, что каждый встречный поверяет ей свои тайны. Но Грим — не каждый встречный и просто так никому ничего не рассказывает. Глядя, как он облокачивается на стол, готовясь начать речь, я задумался. Что он ожидает получить от Мэйбл Тикнор? Он использует свои знания, чтобы получить то, что ему нужно, подобно тому как господа попроще щедро платят звонкой монетой.

— Это тайна, — начал он, как только Мэйбл выплеснула содержимое котелка в огромный бурый чайник. — Я жду Нарайяна Сингха, он должен вот-вот прийти. Он принесет письмо. Письмо он отберет у сирийца, который ранил человека, лежащего в госпитале.

— О, черт! — вмешался Джереми. — Ты хочешь сказать, что послал сикха за рубашкой Юсуфа Дакмара?

Грим кивнул.

— Это мое дело, — возразил Джереми.

— Да какого черта, Джереми? — отозвался Грим. — Ты промчался бы по базару, точно слон по посудной лавке. Нарайян Сингх знает, где его найти. Если сириец вздумает драться, его просто-напросто сдадут сикхскому патрулю за нападение на человека в форме. А к тому времени, когда его доведут до каталажки, письмо будет здесь, на этом столе.

— Все равно, ты выставил меня на посмешище, — не унимался Джереми. — Этот Юсуф Дакмар — просто засранец. Я о нем все знаю. Два эскадрона неделю питались дрянными сухарями из-за того, что этот прохиндей пять раз продал нам одно и то же мясо. Клянусь, я этого так не оставлю!

— Итак, как я говорил, — продолжал как ни в чем не бывало Грим, — у кого-то в Иерусалиме есть письмо — предположительно, от Фейсала. Но когда Фейсал что-либо пишет, он подписывается своим именем, между тем как под тем загадочным письмом стоит шифр. Так вот. Сиди бин Таждим — тот парень, что лежит в госпитале, — по-своему честный малый. Он пылкий сторонник Фейсала. А единственный способ утопить человека вроде Фейсала, честнее которого на свете нет и которого никому не провести, — это убедить его верных сторонников, что ради его блага им надлежит следовать определенным курсом. Игра старая, как мир. Задурите голову какому-нибудь Сиди-бин-Таждиму байками о евреях, убедите его, что именно из-за евреев Фейсал не может получить свое королевство — и этот Сиди ввяжется в любую авантюру, где можно будет надрать евреям задницу. Понятно?

— Я бы тоже ввязался, — буркнул Джереми. — Терпеть не могу жидов. Я как-то стоял лагерем с «иорданскими хайлендерами», когда…

Но мы в тот вечер уже дважды слушали эту историю с вариациями. Джереми раскачивался на стуле, и я просто-напросто слегка пихнул его. Прежде, чем он смог справиться с последствиями, Грим заговорил снова.

— Фейсал в Дамаске, и Сирийский конгресс провозгласил его королем. Это не нравится французам, которые его терпеть не могут. Неприязнь взаимна. Когда Фейсал ездил в Париж на мирную конференцию, французы приняли его за простака. Решили: вот еще один восточный принц, который купится на старую уловку. Пригласили его в Оперу на спектакль, специально для него поставленный, а после — на ужин за кулисами, где за столом, как полагается, прислуживали красотки в полной боевой раскраске.

— А не пошли бы они? — усмехнулась Мэйбл.

— Вот именно. Фейсал так и решил. Он не из ночных бабочек — ты понимаешь, что я имею в виду. С тех пор французы объявили его лицемером. А поскольку он не уступает свои права, они усердствуют: без конца вставляют ему палки в колеса и требуют, чтобы он исправил то одно, то другое, и срочно. Они готовы из штанов выпрыгнуть, лишь бы сделать так, чтобы он оступился.

— К черту лягушатников! — брякнул Джереми и протянул к чайнику чашку.

— Но Фейсала не так-то легко сбить с пути истинного, — продолжал Грим. — Он один из тех редких людей, которые рождаются раз в эпоху и вынуждают поверить, что добродетель еще существует. В одних делах он почти младенец, в других подобен добродетельной женщине, но всегда остается мужчиной — стойким, храбрым. Он способен зажечь огонь в сердцах арабов, подобно Саладдину, который жил пятьсот лет назад.

— Он похож на святого, — заметил Джереми. — Я его видел.

— Но он силен не только духом, — продолжал Грим. — Он рос в пустыне среди бедуинов и унаследовал их безмерную выносливость, а вдобавок — терпение глубоко верующего человека. Возможно, здесь сказалось и то, что он потомок Пророка.

— С такими сражаться — сущее мучение, — проговорил Джереми. — Кого угодно измотают!

— И вот французы некоторое время тому назад решили втянуть кого-нибудь из людей Фейсала в некую авантюру, да так, чтобы он сам потом не мог отвертеться.

— А почему бы ему не собрать сорок-пятьдесят тысяч человек и не сбросить французов в море? — спросил Джереми. — Уж я бы ему помог. Я знавал одного лягушатника, который…

— Мы к этому сейчас подойдем, — перебил Грим. — Осмелюсь заметить: ты не слышал о Вердене.

Джереми ухмыльнулся.

— Возражение принимается. Так и запиши. Они не слабаки. Валяй дальше, старина.

— Так вот, они столкнулись с непредвиденным затруднением. А именно: среди офицеров их оккупационных войск есть достойные ребята. Горстка истинных джентльменов, которым не по нраву грязь. Не подумайте, что они передают Фейсалу какие-то секретные сведения или не повинуются приказам. Но если есть охота оставаться с кем-то честным, не обязательно сообщать ему об этом телеграммой.