Григория. Я не знал, что и думать. Я точно помнил, что вчера видел свой вещмешок в доме Художника.

Поужинав, я собрался идти. Григорий опять отговаривал меня, но я не видел причины, по которой не следовало бы ночевать на старом месте. В сверхъестественность произошедшего я по-прежнему не верил, да и любопытно мне было посмотреть, что за мешок стоит в сенях. Увещеваний Григория я не слушал и даже через некоторое время стал сожалеть, что своим рассказом перепугал хорошего человека. Нужно отдать должное Григорию: если б не его смелость, один Бог знает, что было бы сейчас со мной. Не знаю, как он решился, но я очень признателен ему, что он вынес меня из этого проклятого места… Однако я забегаю вперед.

Никакого вещмешка я, конечно, в сенях не обнаружил. Пиявок тоже не было, ни живых, ни дохлых. Даже и следа от них: на полу ровным невозмутимым слоем лежала пыль. Я уже стал склоняться к мысли, что и женщины тоже не было, а все это на самом деле мне приснилось. Однако я запер на всякий случай двери, проверил окна и даже заглянул под диваны, чтобы убедиться, что в доме никого нет. Под своим диваном я обнаружил любопытную вещицу, не замеченную мной вчера: маленькую, словно сувенирную, подковку из легкого нержавеющего металла. Она была размером не больше циферблата наручных часов, сделанная, надо сказать, очень изящно. Там, где должны быть отверстия под гвозди, были насечены какие-то непонятные значки, странного довольно письма. Не знаю, откуда взялась эта безделушка. Должно быть, выпала из дивана. Может быть, я ворочаясь ночью, нечаянно помог ей выбраться на белый свет. Не знаю, еще раз не знаю… Вещичка была красивая, и я, полюбовавшись, опустил ее в карман.

Сначала ночь шла нормально. Потом, — не знаю уж, с какого часа, — появилось и начало укрепляться во мне чувство неуютности, даже тревоги. Оно разрасталось все больше и больше, пока не перешло незаметно в чувство беспричинного ужаса. Казалось, сама комната нагнетала этот ужас, воздух был пропитан им. Ноги против воли сами повели меня к выходу…

На веранде я одумался. Холодный воздух освежил меня и проветрил мою несчастную голову. Страхи мои отступили.

«Никогда не думал, что я нервный, — размышлял я, куря и расхаживая по веранде. — Что это сегодня со мной?.. Даже нет, не сегодня: вчера. Или я заболел?..»

Наиболее целесообразным казалось мне вернуться в дом, выпить водки и поскорее заснуть. Так я и поступил. Заперев двери, я направился в спальню, к дивану. Я шел к нему медленно, то и дело спотыкаясь. Ветер обвевал меня; дорога была неблизка.

Когда до дивана оставалось уже несколько шагов, пол под моими ногами стал мягким и зыбким, и холод апрельской воды обжег мне ноги. Сжав зубы, я дошел до дивана, повалился на него ничком, тело заломило, занемело, и раскрывшийся для крика рот наполнился водой. Отчаянным усилием я вывернулся и стал на четвереньки, и при свете луны увидел себя посереди заводи. Я вскочил и упал опять, и теперь уже проснулся на полу возле дивана.

Теперь уже не оставалось никаких сомнений. Я был болен и бредил, но мне уже было все равно. Я бродил со свечой, осматривая комнаты. Я видел и знал вещи, бывшие здесь при жизни Художника.

Большая комната, задуманная как мастерская, не стала мастерской. В этом доме не было написано ни одной картины, ни даже эскиза. Комнату заставили мебелью по плану гостиной. По углам вдоль глухой стены стояли два одинаковых серванта мебельной фирмы «Хевосэкспко», очень удачно стилизованные под старину. Между ними уместился диван тон же фирмы; этой же марки была и остальная мебель в доме. Кресло стояло в углу у окна, перед ним был маленький журнальный столик и на нем — костяной секретер холмогорской работы и бронзовый подсвечник с витой свечой. Стена между двумя окнами была занята — снизу доверху — книжными полками. Книги были разные, хотя преобладала литература оккультного содержания. По центру комнаты располагался массивный старинный стол с полем зеленого бархата; он был обставлен полудюжиной таких же старинных стульев. На столе стояли две чашки и чайник Поповской фабрики; фарфор этой же работы дремал за стеклами сервантов.

Ничего этого не было в комнате; я проходил сквозь вещи, я трогал голые степы. Я никогда не видел подобных вещей, я не знал марок; но я знал, что я определяю их правильно.

В спальной не должно было быть диванов: их не успели заменить. Вместо них мне виделась пышная кровать под балдахином. В углу стояло трюмо с холмогорской шкатулкой на столике. В углах у окна размещались этажерки с цветами. На месте второго дивана располагался массивный кованый сундук. Прямо над ним — из ничего — возникла тяжелая пестрая накидка, колыхнулась в воздухе и, опустившись, покрыла сундук.

Я не знал, что делать мне в этой обители миражей. Беспричинный страх продолжал нарастать; меня бил озноб. Я допил остатки водки, но ничуть не согрелся; сидел на диване, закутавшись в одеяло, и дрожал. Стекла чуть позвякивали и гудели: видимо, на улице разыгрался ветер. Мне казалось, что вот-вот что-то должно произойти. Местные легенды, опять возникшие в памяти, обретали формы и мелькали перед взором, как кадры фильма ужасов. За окном мастерской потемнело, и вновь, как вчера, мне показалось, что на меня пристально глядят. Донеслось шарканье, словно кто-то ощупывал окно, щелканье шпингалета, — и окно понемногу начало открываться. Я вскрикнул и открыл глаза.

Окно было закрыто. В комнате стояла гнетущая тишина. Мне очень захотелось выйти по нужде, и я осторожными, бесшумными шагами двинулся к выходу.

Дверь на двор отпереть я не решился и использовал для своей цели валявшееся в сенях ведро. Пока я возился в сенях, мне пришла в голову самая умная за все эти дни мысль: убираться отсюда, пока не поздно. Только одеяла захватить.

Я торопливо направился в свою комнату и застыл на месте: возле головного валика моего дивана, спиной ко мне, сидела