К сожалению, выплата этого долга сопровождалась приступами паники, воспоминаниями и холодным потом. И ей нужно научиться контролировать свои эмоции на работе. В конце концов, симптомы ПТСР ее не убьют. Хотя иногда казалось, что так оно и будет.

Танна снова попыталась завязать разговор:

– Мне очень жаль твоего отца, Леви. Я знаю, что это случилось много лет назад, но мне все еще жаль.

– Как ты и сказала, это было давно.

– И я где‑то читала, что твоя семья продала компанию Рэя после его смерти. Наверное, тяжело было потерять и отца, и компанию.

– Не совсем так.

Она надеялась, что он имеет в виду потерю компании, а не смерть отца. Леви, которого она помнила, был скрытным и сдержанным, но он никогда не был жестоким.

– Есть ли смысл в этом бессмысленном разговоре? Поскольку ты ушла от меня, не думаю, что тебе особо интересна моя жизнь. А мне, в свою очередь, все равно, как ты провела последние десять лет, Танна.

– Я врач скорой помощи.

Заметив проблеск удивления в его глазах, она выпалила свой вопрос:

– Ты ни разу не спросил братьев, где я и что делаю?

– Ты бросила меня, забила на наши планы, так что я не чувствовал необходимости следить за твоей жизнью, – парировал Леви. – Говори, что хотела, и уходи.

Его небрежный приказ и ожидание, что ему немедленно подчинятся, взбесили ее.

Танна неспешно подошла к креслу и опустилась на него, устраиваясь поудобнее. Леви взял сэндвич и снова поторопил ее:

– Рассказывай. И побыстрее.

Она так часто представляла эту встречу, репетировала, что сказать, но теперь тщательно продуманные реплики вылетели из головы. Видя, как нарастает нетерпение Леви, она заставила себя заговорить:

– Я не бросила тебя у самого алтаря, но это было почти то же самое.

– Ты ушла сразу после репетиции свадебного приема. За какие‑то двадцать четыре часа до церемонии, – сказал Леви, бросив едва тронутый сэндвич на тарелку.

Танна заставила себя выдержать его взгляд.

– Мне не следовало уезжать, не поговорив с тобой, не попрощавшись, не объяснив.

– Бесспорно.

– Я была не права, мне следовало набраться храбрости и встретиться с тобой лицом к лицу. Сбежать, оставив письмо, было проще.

– Да, после того, как я наблюдал, как ты сражаешься, чтобы оправиться от своих ран, как ты снова учишься ходить, я был удивлен отсутствию у тебя храбрости. И порядочности.

Танна почувствовала, как ей в спину вонзился нож. Но она не могла поспорить с утверждением Леви. Как бы ей хотелось сказать ему правду! Что она не могла поговорить с ним перед отъездом, потому что он отмахнулся бы от ее страхов, как от предсвадебного мандража. Он бы убедил ее, что они поступают правильно, и она бы послушалась. И была бы несчастна. И злилась бы на себя за то, что не смогла противостоять.

– Моя мама отменила свадьбу, обзвонила всех и вернула подарки. Рождество в тот год было довольно дерьмовым. – Леви вонзил нож еще глубже. – Зато мы попали на первые полосы газет на несколько недель. Пресса преследовала нас повсюду, тыча камерами в лицо, требуя комментариев. Да, лучшее Рождество на свете.

Танна поморщилась. Она спросила о журналистах, но Кэррик сказал ей, чтобы она не беспокоилась об этом, и она не беспокоилась. В тот момент она пыталась построить новую жизнь, найти новую норму.

– Может, когда‑нибудь ты позволишь мне объяснить.

Лицо Леви напоминало Берингово море в разгар зимы.

Танна кивнула и вытерла влажные руки о бедра.

– Ну, мне очень жаль. Жаль, что я ничего не могу сделать, чтобы загладить свою вину.

Леви пристально смотрел на нее, и Танна почти что видела, как напряженно работают его серые клеточки. Он что‑то задумал, и Танна посмотрела на дверь в соседнюю комнату – ее внутренний радар велел ей уйти сейчас же. Что бы Леви ни собирался сказать, это перевернет ее жизнь с ног на голову.

– Кэррик говорит, что ты пробудешь в городе шесть недель…

– Плюс‑минус, – подтвердила Танна, гадая, к чему он клонит.

Улыбка Леви была полна сарказма.

– Говоришь, хочешь загладить вину?

Да, она готова сделать что угодно ради этого.

– Что ты имеешь в виду?

Леви снова взял кружку с кофе.

– Мне больно это признавать, но стало совершенно очевидно, что мне нужна помощь. Я могу ходить, но это ужасно больно…

– Так и должно быть, если ты сломал коленную чашечку.

– С гипсом я справляюсь. Это раздражает, но с этим можно жить. Но я не могу много ходить, потому что пользоваться костылями чертовски больно. Так что было бы неплохо иметь золотую рыбку на посылках. Кого‑то в моем полном распоряжении. Кого‑то, кому я могу приказывать, – Леви осклабился, – потому что он мне должен.

Вот дерьмо. Во что она вляпалась…

Черт побери, она в долгу перед ним.

Танна должна ему за то, что отказалась от их помолвки, сбежала со свадьбы, перечеркнув все их планы. Не важно, сколько часов он провел у ее постели, обнимая ее, пока она плакала от боли и разочарования. Это был его выбор, и он жил им.

Но это был ее выбор – согласиться на его предложение, на свадьбу, сказать «да», хотя на самом деле она имела в виду «нет». Недели и месяцы после ее побега были адом. Ему постоянно приходилось иметь дело с фальшивым сочувствием людей, больше озабоченных сплетнями, чем его состоянием. Он ненавидел прессу за то, что она сделала его, скрытного интроверта, забавой для публики. Танна в долгу перед ним за бессонные ночи, которые он провел, сомневаясь в собственных суждениях, за то, что заставила его думать, что просить ее руки было не самым умным решением. За месяцы и годы переживаний.

Она. Ему. Должна.

И да, при этом он действительно все еще хочет переспать с ней. Даже больше, чем раньше. Десять лет превратили ее из стеснительной девушки в уверенную в себе женщину, и он не чувствует необходимости сдерживать свои реакции, выбирать слова. Танна может дать столько же, сколько получила. И она потрясающая, а он ранен, а не мертв. Леви провел рукой по лицу, чувствуя пульсирующую боль в плече, ноге и – да, в члене. В прошлом он никогда не позволял их физическому взаимодействию выходить за рамки пары легких поцелуев. Дело не в том, что он не желал ее. Ему было двадцать четыре, и он был вибрирующим гормоном, а она была красивой, поразительной девушкой.

Но она была травмирована, и каждый раз, когда он хотел углубить их физическую связь, он вспоминал ее, прижатую к искореженному автомобильному сиденью, ее зеленые глаза, расширенные от шока и боли, ее тонкий голос, спрашивающий, умрет ли она. Он ясно помнил, как велел ей не смотреть на Эдди, которая на водительском месте навалилась на руль, окровавленная и безучастная.