А первый и довольно неудачный сексуальный опыт я приобрела в девятнадцатилетнем возрасте: все получилось настолько нелепо, что я даже забыла вытащить презерватив из влагалища. В двадцать два я безответно влюбилась в одного из преподавателей, что и послужило темой для моего первого романа. В двадцать четыре — из-за творческого кризиса и ошеломившего меня открытия: мой тогдашний жених оказался связан с китайской мафией — я впала в депрессию и попыталась покончить жизнь самоубийством, перерезав себе вены.

Когда мне исполнилось двадцать шесть, вышел мой роман «Крошка из Шанхая», который поначалу имел бешеный успех. Но потом его запретили на моей родине. Сегодня он переведен на языки сорока стран мира, по нему написан сценарий. Мало кто из читателей знает, что родившаяся в Храме благодатного дождя малютка Чжи Хой и эпатажная писательница, которую китайская пресса окрестила «красоткой от литературы и ниспровергательницей устоев» — одно и то же лицо.

В возрасте 28 лет я перебралась в Нью-Йорк. При мне были разрушены террористами башни Всемирного торгового центра. В то время я училась, правда не очень прилежно, в Колумбийском университете на отделении Восточной Азии. Одиннадцатое сентября застало меня за рекламными хлопотами по продвижению романа — «Крошка из Шанхая» на американский книжный рынок.

Теперь все мои прошлые заботы и тревоги кажутся мелкими и малозначительными. Как писал мой любимый французский поэт Рембо:

Мне казалось, я поняла все, что можно, о природе человеческих иллюзий и заблуждений. Я заглянула за благоухающий лавандой таинственный покров и наблюдала за неторопливо-разрушительным течением жизни во всех ее проявлениях и причудливых формах и за ее безропотным и тихим увяданием.

При первой встрече с Мудзу в одном из итальянских ресторанчиков Ист-Виллидж, который назывался «I Coppy», мне было не дано предугадать, что по велению судьбы, предопределившей его прошлое и настоящее, этот человек в скором времени явится передо мной, подобно призраку, и навеки станет величайшей любовью всей моей жизни, навсегда обретенной семьей, моим божеством и моим ребенком. Откуда мне было знать, что свыше нам было суждено сблизиться и полюбить друг друга, делить ложе и сны в холодном мраке ночи, заниматься любовью, вместе горевать, радоваться и стонать от страсти.

Помню, тем вечером с нами ужинали еще двое: мой британский издатель и женщина-юрист, специализировавшаяся по бракоразводным процессам, уроженка Нью-Йорка. По иронии судьбы десять лет назад именно с ее помощью бывшей жене Мудзу, еврейке по национальности, удалось при разводе отсудить у него львиную долю имущества. В ходе бракоразводного процесса адвокат влюбилась в мужа своей клиентки. Они прожили вместе два года, а потом мирно расстались и теперь были просто добрыми друзьями. Вдобавок адвокатесса оказалась лучшей подругой моего британского издателя. Знаю, все это слишком запутанно и сложно, но таковы уж современные взаимоотношения…

За ужином я беседовала в основном с этими двумя и почти не обращала внимания на сидевшего рядом с ними высокого стройного японца (как потом оказалось, на четверть итальянца); отметила лишь, что у него не хватает фаланги мизинца на левой руке. Исторически китайцы недолюбливают японцев, но эти вековые межнациональные счеты беспокоили меня гораздо меньше, чем то, что я раньше слышала о характере японских мужчин: об их упрямстве и консерватизме, шовинизме и презрении к женщинам.

И все же задолго до окончания ужина мне волей-неволей пришлось заметить Мудзу. Потому что между нами происходило что-то незримое и непонятное мне; словно неведомые флюиды от одного передавались другому, как при химической реакции. Уж и не знаю, что было тому причиной — звук его смеха, манера говорить или откровенные взгляды, которые он бросал на меня. А может, дело было в той настойчивости, с которой он уговаривал меня прямо с его тарелки попробовать кусочек специально нарезанной им телятины, тушенной в соевом соусе. Так или иначе, что-то, наконец, заставило меня пристальнее взглянуть на него.

На нем была рубашка крикливой расцветки с нелепым цветочным орнаментом у воротника и на манишке (такие обычно носят латиноамериканцы; лишь много позже выяснилось, что эта рубашка от «Комм де Гарсон» стоила 300 долларов). В ногах у Мудзу стояла сумка, по размерам не уступавшая небольшой палатке. Мне вдруг подумалось, что такая всегда пригодится ему на случай внезапного бегства от надоевшей любовницы. У него были ничем не примечательные черты, не выдававшие многонационального происхождения, и совершенно непроницаемое выражение лица, словно скрытого туманной завесой. По сравнению с вопиюще яркой рубашкой и огромной сумкой, лицо казалось утонченно-сдержанным. Но вот глаза… Должна признать, глаза излучали необычный, притягательный свет, будто где-то в мрачной глубине заброшенной шахты неярко, но призывно горел фонарь, озаряя окружающую мглу неровными бликами.

Этот огонь мог воспламенить страсть в сердце любой женщины. Особенно такой, как я, которая уже не раз теряла голову.

После того памятного ужина мы с Мудзу три или четыре раза говорили по телефону и почти ежедневно обменивались электронными письмами. А за неделю до Рождества условились о первом свидании.

На часах было уже семь вечера, а я все еще возилась в ванной, лихорадочно пытаясь высушить волосы. В гостиной был обычный беспорядок: на софе и на полу валялись туфли, одежда, книги, газеты и несколько пар чулок; Я так и не успела проверить, нет ли в них спущенных петель. Услышав звонок в дверь, я бросилась к переговорному устройству и взмолилась:

— Ради бога, подождите еще пять минут!

С кем бы ни была назначена встреча, мне никогда не удается собраться вовремя. Такое впечатление, что мне на роду написано опаздывать всегда и всюду. Наконец я выбрала пару коричневых туфель на каблуках от «Феррагамо» и легкое пальто из темно-красной шерсти. Но одна кожаная перчатка ручной работы из той пары, что я купила в Риме, куда-то запропастилась. Я не стала ее искать и твердо решила про себя, что такой пустяк не испортит мне настроения.

Плотно закрыв за собой дверь, спустилась вниз и вышла на улицу, где на пронзительном ветру меня ждал высокий мужчина. Он переминался с ноги на ногу, словно неуклюжий медведь-гризли; по-моему, уже продрог до костей. Мудзу…

Увидев меня, он облегченно вздохнул и сверкнул теплой, искренней улыбкой, способной растопить лед. Я смутилась.

Он нагнулся и обнял меня; и у него за спиной помимо той самой огромной сумки я заметила подарочный бумажный пакет с ручками и с надписью «Универмаг Сакура Ниши», украшенный красно-зеленым бантом. Только теперь я вспомнила, что на носу Рождество.