Заколка и дешевенькое кольцо – вот и все, что осталось впамять о ней.

Я жду, что студентик начнет демонстрировать – и заколку, икольцо; к счастью, все обходится без драматических подробностей. Но и просторассказа оказывается достаточно: все сочувствуют студентику, меланхоличносопят, вздыхают и ерзают на сиденьях. Гибель возлюбленной не идет ни в какоесравнение ни с sms-сообщением от погибшего кузена, ни с заснятым на камерупожаром; она прибавляет худосочному невзрачному студентику человеческойзначимости, на ренту от трагедии он будет существовать еще долго, может быть –всю оставшуюся жизнь.

Я не знаю – стоит ли ему верить и существовала ликогда-нибудь Мерседес – сладкая, как яблоко? А если и существовала – обратилабы она внимание на этого заморыша? О том же, наверное, думает и горнолыжник,который предложил мне прихватить vip-персону. Скорбные складки у носа выдают внем неудачника, вечного второго, вот кому бы подошла история с Мерседес. И ускорбных складок появился бы совсем другой подтекст.

Некоторое время в салоне стоит напряженное молчание. ПослеМерседес никто не решается перевести беседу на более легковесные темы, этовыглядело бы кощунственно. Все шестеро мучаются немотой, рты их кажутсязашитыми сапожной дратвой, заклеенными скотчем, заткнутыми кляпом. Бедолагидаже посинели от недостатка воздуха и осознания собственной чуткости. Иприверженности христианским нравственным ценностям.

Мне плевать на христианские ценности, вот уже три года яживу в мусульманской стране.

– Кстати, погода сейчас стоит отличная, – говорюя.

Причем здесь – «кстати»? К чему относится «кстати»?

К тому, что такая погода обязательно бы понравилась Мерседес– начинающей танцовщице, сладкой, как яблоко? Уж она-то не стала бы сидетьвозле бассейна; именно возле бассейнов целыми днями околачиваются европейскиенеженки, напрочь забыв, что совсем рядом существует океан. Собственногобассейна в отеле Доминика нет.

– А волны? – спрашивает горнолыжник.

– Волны – выше всяких похвал.

– Отлично. Просто отлично.

– Снаряжение вы можете получить в отеле. Стоит ононедорого.

– И есть куда пойти развлечься? – вклинивается вразговор парень, заснявший на камеру взрыв в double-decker.

– Таких мест полно.

За три года я не посетила ни одного и даже не разжиласьсувенирной кружкой «MARRAKECH IMPRESSIONS»,такими кружками торгуют на каждомшагу, все они сделаны в Китае.

– Вы посоветуете самое убойное?

В устах парня это звучит как «splendide».

– Список всех убойных заведений вы тоже найдете вотеле.

– А вас? Где можно найти вас?

Это уже студентик, он сидит прямо за моей спиной, он гораздоближе ко мне, чем все остальные, и, пользуясь этим, решил подбить клинья – вотпаршивец! Так и есть, Мерседес никогда не существовало.

– Я не испанка. И тем более – не танцовщица, –шепотом отвечаю я студентику.

– Вы не поняли…

Не дав студентику договорить, я включаю радио. Сразунесколько радиостанций передают французскую музыку, песенок Sacha Distel в ихрепертуаре не сыскать.

У себя, в Эс-Суэйре, мы катастрофически отстали от жизни.

– Но вы и не марокканка, – продолжает бубнить студентик.

– Нет.

– У вас странный акцент.

Ненавижу бесплодные дискуссии по поводу моего акцента. Онивозникают сразу же, стоит мне только открыть рот, еще ни одна догадка неоказалась верной. Французы, бельгийцы, канадцы строят самые фантастическиепредположения, как-то были упомянуты даже Лихтенштейн и Черногория. Но о Россиине заикнулся никто. Я рада этому факту, я и сама предпочла бы не вспоминать оней, я и не вспоминаю. Россия – миф, убеждаю я себя. Фантом. Такой же, как иМерседес. Я прижилась в марокканской Эс-Суэйре, но с тем же успехом моглаприжиться и в Перу, и на Мальдивах – лишь потому, что они – не Россия. Послетого как моя l'amour превратилась в le merde – Россия мне противопоказана. Тамеще остается пара-тройка моих друзей (при встрече я бы вряд ли их узнала), мама(слишком занятая воспитанием трех моих племянников, чтобы переживать еще и обомне), крохотная однокомнатная квартирка в Питере и человек, который превращаетв le merde все, к чему бы ни прикасался.

Моя любовь не стала исключением.

Черт возьми! Я несправедлива к нему, скорее всего, –несправедлива. Но разве существует справедливость, если речь идет о любви? Янесправедлива не больше, чем он сам «твоя страсть порочна», сказал он мне прирасставании, «тебе нужно лечиться и вообще… оставь меня в покое, идиотка!»

Оставь меня в покое, идиотка! – достойный финал.

Курс химиотерапии после такого финала необходим. За нимследует выпадение волос и переоценка ценностей. И то и другое счастливо меняминовало.

Горнолыжника зовут Жюль, его приятеля – Джим, студентикоткликается на универсальное имя Мишель, подслушать имена остальных не удалось.Да и какая мне разница, одно я знаю точно: русского, любимого мной, я неуслышу. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. И сделаю все, чтобы и впредь неслышать его. Раньше все было совсем по-другому. Даже в мои первые месяцы вЭс-Суэйре все было по-другому. Откуда только не доносилось его имя, части егоимени, буквы его имени!..

Рыбный рынок.

Когда-то, во времена деда Доминика, он был намного больше,чем сейчас. Но и нынешний – он в состоянии поразить воображение. Груды сетей (скрупными ячейками, с мелкими ячейками) – в них копошатся многочисленные чайки инемногочисленные женщины в пестрых лохмотьях. Чайки выбирают мелочь, оставшуюсяот улова, женщины чинят сети. Разделочные столы расставлены прямо на причалах,в лотках копошатся крабы и сваленные в груду королевские креветки, акульи телаотливают серебристым металликом. Запах сырой рыбы смешивается с запахом жаренойво фритюре, дым из самодельных мангалов и грилей поднимается к небу. Послеобеда рыбаки устраиваются отдыхать здесь же, на сетях, в обществе чаек имоллюсков – самая настоящая сиеста, освещенная (освященная?) жаркимпослеполуденным солнцем.

Определенно, рыбный рынок лидировал по частоте упоминаний.По их изощренности. Связано ли это с самой рыбой – холодной, безжизненной,ослепительно прекрасной? Связано ли это с чешуйками, остающимися на губах, напальцах? – и не только там, они появлялись и в местах, защищенных откакого-либо вторжения: на груди, животе, тыльной стороне бедер, там, куда Онлюбил целовать меня до того, как я стала идиоткой, снедаемой порочной страстью.Отделаться от рыбьей чешуи было непросто, сократить визиты на рыбный рынок –еще сложнее. Особенно после того, как была выявлена эта странная взаимосвязьмежду поцелуями, бывшими когда-то, и нынешней, вполне свежей и жизнеспособнойчешуей. Бывали дни, когда я ходила облепленная ею с головы до ног, дажеДоминика это беспокоило. Ты неважно выглядишь, Сашa, говорил в таких случаяхДоминик. Ясин, Хасан, Хаким – вот кто ничему не удивлялся, ни о чем небеспокоился. Ясин, Хасан Хаким – рыбаки; у Ясина – лодка с мотором, Хасан иХаким рыбачат вместе, на крошечном катере и так же синхронно жалуются на то,что рыбы в последние годы стало намного меньше. Ясин не жалуется ни на что, унего я чаще всего и делала покупки. В свои двадцать пять Ясин все еще не женат,Хасан и Хаким считают его полупомешанным. И, видимо, не только они: покупателейу Ясина почти нет, его лодчонку (Ясин торгует прямо с лодки) большинствообходит стороной.