– Шестеро и один – будет семеро. Значит, прибыли семеро?

– Я предпочла бы именно эту формулировку – «шестеро иодин».

Ужин, как обычно, приготовлен Наби; Наби живет при отелегораздо дольше, чем я, и даже дольше, чем сам Доминик. Отец Наби работал у отцаДоминика, так же, как дед Наби работал у деда Доминика, в то время, когда отельеще процветал. Теперь хозяйство пришло в упадок, на деньги, которые платитДоминик, семью не прокормить, так что Наби едва сводит концы с концами. Он могбы уехать к зажиточным родственникам в Мекнес или отправиться в Агадир, туристическийцентр, где спецам, подобным Наби, всегда нашлась бы работа. Но Наби не делаетэтого, он привык к отелю и верит в то, что однажды все чудесным образомизменится.

Блюда, которые Наби стряпает из морепродуктов, всегдаполучаются отменными.

Запеченные креветки, салака на гриле и большое количествопряностей – все возбуждает аппетит, все дразнит обоняние, открытие последнихпяти минут: я проголодалась!

– Чертовски хочется жрать! – в подтверждение язапускаю пальцы в тарелку с креветками. – М-м… сегодня у креветокзамечательный вкус, ты не находишь, Доминик?

Доминик не отвечает. Вернее, отвечает не сразу. В рукахДоминика подрагивает тонкий листок «Фигаро» – щит средневекового рыцаря, да итолько! Сидя на безопасной террасе в Эс-Суэйре, он защищается им от вызововБольшого Мира, почему никогда раньше мне не приходила в голову такая простаямысль? Почему никогда раньше я не замечала, как печальны глаза Доминика? И этотмаленький шрам на подбородке – я тоже не видела его!

– Шрам. Откуда у тебя шрам, Доминик?

– Шрам?

– Вот здесь, на подбородке.

Я перегибаюсь через стол и касаюсь рукой шрама Доминика.Доминик не делает никаких движений, сидит смирнехонько: СТО ПРОТИВ ОДНОГО – дляморских пехотинцев из его брюха уже прозвучала команда «отбой».

– Он был всегда, – голос Доминика печален также,как и его глаза. – Всегда. Просто раньше ты не обращала на него внимания.

– Удивительно!

– Нисколько не удивительно. Кстати, и креветки сегоднясамые обычные.

– Разве? – преувеличенно удивляюсь я.

– Точно такими же они были и вчера. И позавчера, имесяц назад.

Я больше не слушаю Доминика. Его лысеющий череп – вот чтопривлекает меня. Не так уж он некрасив, совсем напротив. Приди Доминику идеяпобриться наголо – все это могло выглядеть даже привлекательно, это подчеркнулобы линию лба, и скрасило бы излишнюю округлость щек, и уравновесило быподбородок. Брюху же (скрытому сейчас фиговым газетным листком) не поможетничто, если, конечно, Доминик срочно не начнет качаться. Или играть в футбол всвете прожекторов.

– …Ты не слушаешь меня, Сашa! – в сердцах бросаетДоминик.

– Конечно, слушаю. Еще никогда я не была таквнимательна!

Положительно, скинь Доминик килограммов тридцать-сорок, онстал бы настоящим красавцем, колониальной достопримечательностью Эс-Суэйры, асколько сердец он смог бы разбить! Сколько сердец хрустнуло бы под его пальцамиподобно креветочным панцирям, мое сердце – не в счет, мое сердце уже занято.

– О чем я говорил, Сашa? – Доминик проявляетстранную, несвойственную ему настойчивость.

– О чем? Мы рассуждали о креветках. О том, что сегодняони необычайно вкусны.

– Это ты сказала, что они необычайно вкусны.

– Просто тают во рту…

– Это ты… Ты сказала. А я сказал, что они самыеобычные. Они – обычные, а ты – нет. Сегодня ты не такая, как всегда. Чтопроизошло, Сашa?

Мне не хотелось бы обсуждать это. Во всяком случае, сДомиником.

– Почему ты не женишься, Доминик? – этот вопрос язадаю ему впервые. Впервые за три года, проведенных в отеле «Sous Le del deParis».

На Доминика жалко смотреть: нелепый пот струится по нелепымвискам, нелепые пухлые губы подрагивают, нелепый подбородок трясется мелкойдрожью.

– Я хотел… Хотел сделать предложение одной чудеснойдевушке. Я даже купил кольцо…

– И что? Что ответила тебе чудесная девушка?

– Вот, посмотри!

Серебряная цепочка. С каких пор Доминик носит цепочку?Вопрос «почему раньше я не замечала ее» неуместен. Так же, как неуместна самацепочка на толстой потной шее Доминика. И я испытываю самое настоящееоблегчение, когда он снимает ее. И кладет на ладонь, и протягивает ладонь мне.Очевидно, чтобы я оценила кольцо, запутавшееся в цепочке. Очень мило со стороныДоминика.

– Что ж, чудесное кольцо.

Кольцо и вправду замечательное, может быть – слегкатяжеловатое, слегка помпезное и… слегка потертое. Проведшее с Домиником чутьбольше времени, чем следовало бы.

– А как зовут девушку? Мерседес?

Мерседес, сладкая, как яблоко, не выходит у меня из головы.

– Мерседес? – удивляется Доминик. – Совсем неМерседес.

– Тогда почему ты до сих пор не отдал… Чудесное кольцочудесной девушке?

– Я хотел… Я только ждал подходящего момента.

– И?

– Он так и не наступил. Чудесную девушку увели у меняиз-под носа.

– Как жаль.

Мне действительно жаль Доминика. Скинь Доминик килограммовтридцать-сорок, этого никогда бы не произошло.

– Мое сердце разбито, Сашa.

Представить разбитое сердце Доминика не составляет труда,стоит только разобрать завал из досок для серфинга и отогнуть край газетнойстраницы: там оно и лежит, расколотое на несколько жирных, сочащихся кровьюкусков, даже Наби при всем его кулинарном таланте не смог бы сочинить из этогорано состарившегося мяса ничего, кроме банального гуляша.

– Все образуется, Доминик.

– Ничего не образуется.

– Все будет хорошо.

– Я и сам так думал. До сегодняшнего дня.

– А теперь?

– Теперь все кончено.

Доминик швыряет кольцо на тарелку с недоеденными креветками.Возможно, я не слишком хорошо знаю Доминика, но смысл его жеста ясен, как божийдень: никогда больше он не прикоснется к этому кольцу, никогда больше. Мнеостается лишь оплакивать креветки, сунуться к ним сейчас было бы кощунством поотношению к страданиям Доминика. Придется ограничиться салакой на гриле.

– Мне кажется, ты излишне драматизируешь ситуацию,Доминик. – Реплика, подкрепленная жеванием, со стороны выглядит цинично,но, кто знает, может быть, именно она приведет Доминика в чувство.

– Нисколько.

– Ты хотя бы говорил с ней? О своих намерениях?