– Малахов и Синицкий, решением совета дружины вы исключены. Снимите галстуки.

Стас начал развязывать узел. Жалко, конечно. Но, с другой стороны, всего год потерпеть. А там все снимут. Сами.

Костя не шевельнулся.

– Синицкий, ты что, не слышал?

– Не сниму…

– Что?!

На мгновение повисла тишина.

– Мы не поняли? Ты отказываешься выполнять решение совета дружины?

– Не сниму.

– Хорошо.

Председатель, занимавшаяся в свободное от председательства и учебы время толканием ядра, представляла собой эталон гармонически развитой личности и была уверена, что без лишних усилий справится с маленьким Синицким. Она покинула тронное кресло и смело ринулась исполнять приговор.

– От-д-дай!

– Не от-д-дам!

Началось соревнование по перетягиванию галстука. Председатель даже не попыталась развязать узел – схватив за концы, она что есть силы потянула галстук на себя.

– От-д-дай!

– Ты, дура…

Костя схватился за дверную ручку, чтобы удержать равновесие.

– Ах!

Обозвать пионерского вожака дурой в присутствии совета дружины и педагогов – сильно подорвать авторитет. Председательские пальцы от негодования разжались, и масса, толкающая ядро аж на восемь метров, по инерции, словно лафет после выстрела, покатилась назад и приземлилась на древний учительский стол. Стол был не рассчитан на принятие подобных тяжестей.

– Семен Давидович, вы же мужчина, вмешайтесь! Это уже уголовщина! Что вы сидите?!

Костя зарычал как волчонок, зашипел, схватился за порванный галстук и сиганул из кабинета прочь. Пустой холл гулко отразил быстрое шлепанье Костиных кед.

Председатель, с одухотворенным лицом, таким же красным, как и ее галстук, наконец выбралась из-под обломков. Испустив дикий вопль индейца племени сиу из популярного фильма «Чингачгук Большой Змей», она понеслась в погоню.

Следом выскочила Маргарита, потом отрядные председатели. В большей степени не затем, чтобы образумить хулигана Синицкого, а чтобы посмаковать расправу.

Стас остался с Семеном Давидовичем. Историк, почему-то улыбнувшись, снял очки.

– Можно идти, Семен Давидович?

– Да, Стас. Хотя погоди. За что вы избили Гамида? Стасу почему-то не захотелось юлить перед историком.

– Он у Вадьки значки отобрал. Костя вступился, а Гамид толпу собрал и подкараулил нас у кинотеатра. Костя его не специально кирпичом… Их пять человек было.

Семен Давидович немного помолчал, массируя пальцами уставшие глаза. Затем одел очки и пристально посмотрел на Стаса.

– Мне сейчас трудно судить, кто из вас прав. Надо выслушать обе стороны. Исключать вас из пионеров, конечно, не стоит, я еще поговорю с Маргаритой Андреевной, но… Я разговариваю сейчас с тобой, как с взрослым человеком, как с мужчиной. Тысячу раз подумай, прежде чем пускать в ход кулаки. Не надо убегать, но и не стоит горячиться. Защищать слабых – это долг мужчины, быть сильным – тоже долг мужчины, но главная его сила заключается в умении быть великодушным. Помни, зло, совершенное тобой, вернется к тебе же в десятикратном размере. И точно так же добро отразится добром. Будь великодушным. Даже по отношению к врагам, не говоря уже о друзьях.

Стас кивнул. Если честно, то в настоящую секунду он не столько слушал историка, сколько жалел о жевательной резинке, прилипшей к подошве классной мамы. А резинку можно было бы жевать целую неделю…

– Иди.

Стас развернулся и, покинув кабинет, побрел по широким школьным коридорам к выходу.

Звучала пафосная, торжественная музыка.

– Здорово, крыса тыловая! Ну, тебя разнесло! Не брюхо, а бронежилет.

– Костя!

– Здоров, здоров, братан.

Друзья обнялись прямо на пороге. Стас сделал шаг назад, рассматривая сильно изменившегося Константина. Обалдеть. Два года превратили дворового пацана в настоящего мужика. Костя раздался в плечах, его загорелое лицо чуть вытянулось, скулы заострились, слегка изогнутые усы чернели над потрескавшейся верхней губой. Глаза глубоко запали и сузились. На нем была надета солдатская выгоревшая рубаха, подпоясанная ремнем, форменные брюки-галифе и надраенные сапоги. Лихо торчал тельник.

– Проходи, проходи. Да ладно, сапоги не снимай.

– Мать-то дома?

– В больнице. Сердце опять прихватило. Батя на работе.

Костя прошел в комнату, достал из широких карманов галифе бутылку «Столичной».

– Закусь найдем?

– Уже.

Стас извлек из холодильника банку дефицитного зеленого горошка, а из полиэтиленового пакета – половинку черного хлеба.

– Мяса нету? Или колбасы?

– В нашем универсаме одна килька вареная. Мать, когда работает, заказы приносит, а сейчас… Да ладно, горошек – классная штука. – Стас дунул в пузатые рюмки-бочонки, стоявшие на полке. – Ты рассказывай.

Костя плюхнулся на диван, растянул руки вдоль спинки и неожиданно выдохнул:

– Бабу хочу!

– Ну?

– Ну! Это ты тут резвился, как кот подзаборный, а мы там койки трахали. Есть у тебя кто на примете?

К сожалению, те девчонки, что были у Стаса на примете, вели себя слишком правильно и так сразу вряд ли бы согласились. Он неопределенно пожал плечами:

– Подумать надо.

– Давай думай. Как учеба?

– Нормально.

Стас распечатал «Столичную», повозился с банкой, вскрывая горошек, и нарезал хлеб. Включил «Астру» – чемоданоподобный бобинник.

– «Флойд». Свежий альбом. У Витьки за пару рублей переписал.

Водка заняла исходную позицию.

– За дембель!

Горошек покатился следом. Стас глотал его не жуя.

– А-а-а, – облегченно протянул Костя. – Короче, братан, после расскажу, как мы там куролесили. Должок выполняли, етицкая мать. Повезло тебе с институтом.

– У нас кафедра военная.

– Хо-хо. Вот бы вас вместе с кафедрой в Канда-гар. Офицеры… Все формулы бы сразу повылетали.

– Поступал бы тоже.

– Еще поступлю. Или не поступлю. Мое дело. Кого из наших видишь?

– Так, почти никого. Витьку, конечно, он фарцует на Гостинке, девчонок кое-каких. Ирка Степанова замуж выскочила. Первая из наших. Скоро родит. За военного какого-то. Серега Светин тоже в армии, осенью вернется. А в общем…